Путь к Южной Башне.

короткая осенняя повесть.

Посвящается всем безнадежно влюбленным.

      Ты постелил себе на полу, как всегда, когда Женя оставалась у тебя на ночь. Ей ты всегда уступал единственную в твоей квартире кровать – узкую и скрипучую. Вначале она смущалась, но ты объяснил, что, в конце концов, больше половины человечества не знает, что такое кровать, и ты лишь переходишь из категории людей, спящих в кровати, в категорию спящих где попало. Меняешь Запад на Восток, Европу на Азию, только и всего. Женя всегда ложится так, чтобы видеть тебя и ее черные волосы волной спадают вниз, иногда касаясь твоего лица. В свете ночника ты видишь ее глаза, ее улыбку. Обняв большую пуховую подушку, она всегда внимательно слушает тебя, а ты рассказываешь ей о снежных вершинах Тибета, о мраморных дворцах Атлантиды, о людях джунглей, носящих за спиной связку черепов своих предков, о бедуинах, пересекающих пустыню на верблюдах под музыку черных рэпперов Америки. Ее улыбка так радостна и светла, ее глаза хранят тепло солнца. Часы вопросительно и удивлено пропикивают полночь и ты гасишь свет. Во тьме красным глазком горит светодиод дистанционного управления музыкального центра. Ты слышишь как скрипит кровать и в следующее мгновение Женя соскальзывает на пол, к тебе под тонкое одеяло, ее горячее тело прижимается к твоему, ты чувствуешь на груди ее ласковые нетерпеливые пальцы, а на своем плече ее влажные губы и… начинаешь кричать. Ты кричишь тоскливо и мучительно, как кричат только живые люди и умирающие животные, потому что ты вдруг с беспощадной ясностью осознаешь, что это сон, всего лишь сон…

   Любовь существует не для людей. Это нечаянное наследство скоропостижно скончавшегося бога никогда не предназначалось для человека. Люди боятся настоящей любви, они не знают, что с ней делать – с этим странным, иссушающим, медленно, но неотвратимо убивающим чувством. Настоящая любовь страшна. Мужчина, любящий по-настоящему, пугает женщину, влюбленная по-настоящему женщина обращает предмет своей любви в паническое бегство. Так было всегда, так всегда и будет. Люди ценят не любовь, люди хотят стабильности и покоя. Рутина – вот истинная мечта человечества, рутина, покой, предсказуемость. Любить без любви проще и безопаснее для сердца и души. Миллиарды людей обходятся без настоящей любви, заменяя ее вполне пригодным суррогатом, почему же ты не входишь в число этих счастливцев?

    Она ушла от тебя. По идее, этот факт не должен тебя так удивлять, почему же он в одно мгновение разрушил твою душу, словно карточный домик? Разве не ты бежал впереди нее, опоясав чресла повязкой шамана и мудреца, с факелом в руках, освещая ей этот путь, уводящий ее от тебя? Разве не ты показал ей тайные тропы в миры, где тебе никогда не побывать, разве не ты развернул перед ней яркие картины недоступной тебе свободы? Ведь ты знал, что, при известном компромиссе, она может получить и миры, и свободу, но в этих мирах тебе не найдется места. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. И мавр уходит, молча, скромно, исчезает в тени кулис, зажимая рукой кровоточащее сердце. Боже, какая мелодрама! Господи, неужели тебе настолько по вкусу эти пошлые в своей однообразности пьески, что ты из столетия в столетие ставишь их в своем смехотворном театре, именуемом планета Земля, не замечая кровавых слез сменяющих друг друга в стремительном ритме актеров? Суфлер в будке раздраженно шипит: ты должен покинуть сцену, можешь хоть утопиться, хоть пустить себе пулю в лоб, дело твое, ты сыграл свою роль, господа ангелы разразились снисходительными аплодисментами, господь бог с достоинством раскланялся, уходи со сцены, пошел вон, собака! И ты уходишь, спускаешься по каким-то темным бесконечным лестницам, петляешь по лабиринтам, освещенным мертвенно – синим  светом боли и яркими белыми вспышками тоски. Ты выходишь из многоэтажного здания из стекла и бетона, где находится офис конторы, в которой ты работал с восьми до пяти ежедневно, с перерывом на обед с часу до двух, конторы, в которой ты ломал комедию с восьми до пяти ежедневно, с перерывом на обед с часу до двух, конторы, которая заполняла твою жизнь суетой и призраком смысла с восьми до пяти ежедневно, с перерывом на обед с часу до двух. Ты выходишь, грязный, растрепанный, в строгом мятом деловом костюме, с модным галстуком, который, как ты надеешься, однажды познает сострадание и затянется у тебя на шее исполненной сочувствия удавкой. Мысль о том, что вся эта ложь и мишура скоро слезет с тебя, лишенная заботливой женской руки, ее руки, словно змеиная кожа, доставляет тебе трехсекундное удовлетворение. Ты кутался в ложь, потому что хотел создать для своей любви достойные условия, ты строил дворец на зыбучем песке, дворец для двоих, дом с верандой, о котором так мечтала Женька, и вот остался в нем один, в еще даже непостроенном доме, в то пронзительное жуткое мгновение, когда она позвонила тебе из другого мира. Ты даже не нашел в себе сил оборвать привычный ритм существования. Выслушав ее сбивчивый торопливый испуганный монолог, а потом сотню коротких гудков, ты отправился на работу, неся в себе ледяной камень души и вздрагивающее в предчувствии адской невыносимой боли сердце. С того дня минула неделя или больше. Ты работал, как проклятый, да ты и есть проклятый, по двадцать часов за бесстрастным мертвым компьютером, стараясь не тронуть, не шевельнуть ледяной камень внутри тебя, ты уходил с работы далеко за полночь, приходил домой, в квартиру, где ее нет и уже никогда не будет, засыпал там, где сон – черный провал, настигал тебя: за столом, на краю ванны, на обувной полке, недолгие часы небытия, а потом вскакивал и возвращался к компьютеру, к мертвому экрану, к столбцам цифр. Ты прятался в мерцающем коконе чисел и бухгалтерских проводок, в лабиринте делопроизводства, гранд компьютерных пустошей, генерал локальных сетей, магистр виртуальной нереальности, но вот настал момент, когда крылатая публика веселых сытых ангелов потребовала зрелищ, тебя извлекли из твоего ненадежного убежища за ушко, да на солнышко, и сердце твое лопнуло, плеснуло горячей волной отчаяния, а следом заныла, заверещала душа, слезы ударили в глаза и ты захлебнулся в плаче. Боль злобным дьяволом вошла в тебя, скрутила, сжала в комок, в эмбрион. А потом с тобой что-то делали, куда-то тащили, переворачивали, как кусок говядины, что-то вливали и сыпали в широко открытый рот. Потом шеф сообщил тебе, что ты сутки пролежал, свернувшись снежком, у него в кабинете на диване из дорогой кожи. Чуть не сорвал важные переговоры… Нельзя же так. Героин или план? Наркотики – удел слабаков. Твой кокон распался и ты вновь стал видеть. Шеф – сигареты «Мальборо» - живи со вкусом», чай «Липтон» - знак успеха, это очевидно», одеколон «Джилетт» – лучше для мужчины нет», -  щурит глаза, что с тобой такое, ты плохо выглядишь, а эта перхоть, попробуй «Хэд’н’сшолдерс», ты смотрел сегодня в зеркало, мешки под глазами, может, тебе бы взять пару отгулов за свой счет, отдохнуть, расслабиться, снять девочку. Встряхнись, будь мужиком! Лизонька, будьте добры, чашечку кофе нашему компьютерному гению. Он всех секретарш называет Лизоньками, пижон. И вот она уже летит, перебирая голыми породистыми ногами длиной с Останкинскую телебашню, бежит, словно к пруду, в глазах холодный расчет и таблица умножения, она знает размер твоей зарплаты, а потому ты выведен за скобки во всех ее точных и изящных формулах жизни и карьеры. Горячий чай ударяет в голову и ты, давясь смехом, как костью, вдруг высказываешь этому надутому индюку, все, что ты думаешь о чае «Липтон», одеколоне «Джилетт», длинноногих секретаршах, кожаных креслах и галстуках от китайских Версаччи. Ты, который принципиально никогда не употреблял мата, вдруг ощущаешь вкус нецензурных идиом и оборотов. А потом ты прыскаешь от смеха, забрызгав чаем кипы деловых бумаг, и на этом твоя карьера в качестве программиста частной фирмы кончается, два камуфляжных бульдога волокут тебя под белые ручки по коридору, грязного, мятого, и за вертящейся стеклянной дверью тебя встречает холодная пустота свободы.

   Последние недели перед разлукой были ужасны. Она ничего не говорила, но ты видел, как дымка тоски заволокла ее красивые черные глаза. Она так мечтала побывать на Аляске, о которой ты так много ей рассказывал, в Китае, где в холодных облаках купаются драконы, пройтись по острому краю Крыши Мира, замирая от сладкого ужаса. Она хотела своими глазами увидеть тот мир, который ты так старательно и опрометчиво описывал ей в долгие вечера на крохотной кухне. Это ты познакомил ее со своими болтливыми друзьями, которые своими рассказами совсем сбили ее с толку. Что ж, ты посеял ветер в ее душе и пожал бурю. И все это время ты знал, что это неизбежно. Неизбежно, потому что ты не мог положить к ее ногам мир, ты вообще ничего не мог положить к ее ногам, кроме никчемных выдумок и извечной пустоты нищеты. Ты видел в ее глазах понимание вышеприведенных фактов и земля уходила у тебя из-под ног, как в переносном, так и в прямом смысле – ты начал пить. За десять тысяч лет ни один мужик так и не обнаружил другого действенного способа борьбы с тоской, кроме друга Алкоголя. Ты не стал исключением и спасителем последующих поколений мужчин. Ты пошел по пути, проторенному до тебя миллионами. Ты знал, что это ошибка, но ты также знал, что эта ошибка все равно ничего не изменит.

Ночью все цвета равны,

Ночью все цвета страшны.

Только красное вино

Всегда цвета одного –

Белого.

Твоя любовь прошла горлом. Ты вздрагиваешь при воспоминании о пережитой боли. Возможно, она тебя любила, но мечту о легкой свободной и интересной жизни, наполненной красотой, событиями и светлыми необременительными чувствами, она любила больше. А ты, старомодный идиот, с упорством муравья строил какую-то новую реальность в новых ритмах, в хрустальных пещерах своего воображения, заслуживающего пули или удара об асфальт.

«И я стою один на большой планете…»

   И вот ты стоишь один на большой планете, держа в руках свое сердце, словно хрупкий бокал с холодным напитком боли. Ты подумываешь, а не разбить ли с размаху это сволочное сердце об услужливо подставленный камень смерти и знаешь, что не сможешь этого сделать, потому что ты - старомодный идиот, ты не взвалишь на ее хрупкие плечи груз вины, это твоя неудавшаяся жизнь, твоя несбывшаяся любовь, тебе и тащить на горбу эту огромную Вселенную боли. Для тебя наступило время колокольчиков. Время оглушающей пустоты и наполняющей эту пустоту музыки. Что ж, это прекрасное время, замкнутое в своем невыразимом отчаянии, маленькое, плотное, почти бесконечное… Густым горячим сиропом оно течет через темные руины твоей души, и ты познаешь на вкус каждую его секунду, нестерпимо горькую и почему-то пахнущую полынью.

   Ты пересекаешь улицу и направляешься вдоль асфальтового меридиана, глуша свою боль богохульством. Неожиданно кто-то подстраивается под твой шаг и берет тебя под руку. Ты поднимаешь глаза и видишь Мари Рид, известную пиратку с огненно-рыжей шевелюрой и бездонными синими глазами. Собственно, Мари Рид – это ее ник в Интернете, где вы познакомились с ней и где происходила большая часть ваших встреч. Как зовут на самом деле красивую сильную обладательницу рыжих волос, ты не знал. Мари была вашей лучшей выдумкой и лучшей подругой Женьки, а может, осталась ею до сих пор, по крайней мере, ты бы этого очень хотел, все-таки какая-то ниточка между тобой и Женькой, где бы она сейчас ни была. Но сейчас ты не сможешь спросить ее об этом, может, потом, позже… Теперь у Женьки другие друзья, реальные и конкретные, Мари ей больше не нужна, она осталась с тобой и, вероятно, ей так же больно, как и тебе. Мы в ответе за тех, кого приручаем и за тех, кого выдумываем. Ты ловишь теплую ладонь Мари и пожимаешь ее.

-         Здравствуй, Мари, - говоришь ты, улыбаясь сквозь непрошеные слезы. – А я-то думал, твоя прелестная шея уже узнала, сколько весит твой шикарный зад.

-         Еще чего, - фыркает она и в ее глазах появляется знакомый блеск. – Кто сражается, как мужчина, тот, не умирает, как собака. А ты, мой друг, ведешь себя все это время, как дворняжка. Забился в себя, как в конуру. С болью надо сражаться, как за испанское золото, переступая через противников и себя.

-         А зачем? – задаешь ты оригинальный вопрос.

  Мари Рид невесело улыбается.

-         Ты где свои мозги оставил, в компьютере? Откуда мне знать, зачем? Так надо, вот и все. Ты просто слабак, за что ты мне и нравишься. Карма у меня такая – влюбляться в слабых мужчин. Мой последний тоже был таким. Совсем не понимал шуток, чуть что – в слезы, пришлось уйти от него. Я бы и тебя полюбила, не будь ты всего лишь моей выдумкой.

    Мари придерживает тебя за руку. Мимо с тихим шелестом проносится синий «БМВ», за рулем которого сидит девушка с сигаретой на нижней губе и затравленностью  в выцветших от безысходности глазах.

 - Спасибо тебе, Мари, спасибо за то, что ты есть.

- Ну тогда целуй сюда и пойдем, нас ждут. – Она подставляет тебе щеку.

   Ты целуешь ее легким прикосновением и замечаешь на другом берегу асфальтовой реки Лао Цзы и Конфуция. Лао машет тебе рукой.   Лао Цзы и Конфуций – завсегдатаи почти всех городских Инетовских форумов, вечные спорщики и философы, особенно после бурных посиделок в Интернет-кафе. Лао Цзы – белобрысый и худой, всегда старательно выражающий всем своим видом пренебрежение к миру, его ограничениям и условностям. «Да катитесь вы все!» - говорят его руки, «Отвали!» - заявляют его глаза, «Чихал я на все!» - провозглашает его неестественно прямая спина, и тем не менее, это самый безотказный человек из всех твоих знакомых. Трудно даже представить какой должна быть просьба, чтобы он отказал в помощи. Конфуций – тот себе на уме. Невысокий, плотный, со всегда сбитыми костяшками кулаков, надежный как скала и непредсказуемый, как полет ласточки, отличный друг и опасный враг, противник любой анархии, за что и получил свой ник.

   Вы с Мари неторопливо пересекаете дорогу и Лао встречает вас дурашливым поклоном. Конфуций, как всегда, строг и нетерпим к нарушениям довольно запутанного и туманного этикета, то ли придуманного им самим, то ли взятого откуда-то из сумрачных глубин китайской истории.

- Не строй из себя шута, Лао, - говорит он, поджимая губы.

-         Привет, - говорит Лао Цзы, игнорируя замечание. – Может, лучше завернем в кабак, где можно надраться до поросячьего визга?

-         Вы же не пьете, - изображаешь ты фальшивое удивление.

-         Это ты всегда думал, что мы не пьем, - возражает Лао Цзы. – На самом деле мы с братом Конфуцием закладываем за воротник так, что ого-го!

-         Хорошо, - говоришь ты. – Куда пойдем?

-         Есть тут одно местечко за углом, - неопределенно машет рукой Конфуций.

   На мгновение вы отражаетесь в стеклянной витрине ювелирного магазина, внутри которого вспыхивают огоньки автоматных выстрелов и клубится сизый дым, заворачиваете за угол и оказываетесь перед железной дверью кабака, носящего гордое название «Три поросенка». На вывеске нарисованы три очень хищного вида кабана, склонившихся с вилками над фаршированной головой волка. Вы спускаетесь по скользким ступеням. В кабаке сумрачно и безлюдно. Пары денатурированного алкоголя и дешевой тоски витают в спертом воздухе. Вы садитесь за столик в глубине зала. Лао Цзы нетерпеливо стучит пятирублевой монетой по столу.

-         Эй, кто-нибудь! - кричит он. – Будьте добры, пришлите сюда какую-нибудь Золушку! Какую-нибудь златовласую замухрышку!

   Через несколько минут из подсобки выплывает настоящая мисс Вселенная. Белокурая красавица, вся в кокетливых оборках и с живой розой на высокой  груди.

-         Водки, - говоришь ты. – И соленых огурцов.

   Девица окидывает тебя оценивающим взглядом, стойко переносит разочарование и уплывает за стойку.

-         Ох, и напьюсь я сейчас, - мечтательно говорит Лао Цзы.

-         Это не выход, - сухо роняет Конфуций.

-         Не выход, но затмение! – соглашается и не соглашается Лао.

-         Что угодно, лишь бы унять эту боль! – говоришь ты сквозь зубы…

   Повелительница бутербродов и напитков приносит бутылку «Московской» и пять граненных стаканов. Ты вскрываешь бутылку. У тебя получается не очень изящно, ну, да, ничего, научишься быстро. Махом научишься, не успеешь даже и сообразить, а уже, глядишь, открываешь бутылку ногтем, зубами, гвоздем. Лао Цзы жадно хватает свой стакан и толкает второй Конфуцию. Водка холодна, как космос, как душа решившейся на все женщины.

-         Предлагаю тост, - говорит Лао. – За нашу любимую подругу Женю, чтобы ей было хорошо там, где она сейчас и чтобы она не слишком часто нас вспоминала.

-         Прозит, -  говорит Конфуций, поднимая стакан.

-         Прозит, - отвечаешь ты, мешая водку с горечью недовыплаканных слез.

   Следующую тысячу лет вы пьете наперегонки. Желтый император строит Великую стену и сжигает все книги, Батый доходит до Последнего моря и возвращается обратно, убегая от мысли, что море может оказаться вовсе и не последним, Белка и Стрелка, заложники прогресса и дерзновенных парней, облаивают планету из космоса, солнце всходит над Японией и садится за Днепр, раз за разом, с упорством маньяка. А ты вливаешь в себя стакан за стаканом, понимая, что совершаешь ошибку, и понимая, что эта ошибка все равно уже ничего не изменит. Уже ничто ничего не изменит. Ты плывешь по волнам тоски, мучительно пытаясь высунуть голову наружу, не захлебнуться этой горечью. Невидимые колонки наполняют пустой зал негромкой музыкой. «Эйфория» Кашина. Любимый альбом Женьки. Когда-то ты в шутку сказал, что под его музыку будет легко умирать. Пошутил, сволочь! Ну, так чего же ты не умираешь? Господи! не надо об этом думать, вообще ни о чем не думай! Пей и плыви! Плыви и пей… В какой-то момент Золушка оказывается рядом с тобой. Твой локоть упирается в ее мягкую, теплую грудь и ты неловко отдергиваешь руку, заливая стол дурно пахнущей жидкостью из стакана. Ты бормочешь извинения, а Золушка закусывает губу. Ты встречаешься с ней взглядом. От нее так ощутимо веет одиночеством, что тебе становится стыдно за свой эгоизм. А ведь кому, как не тебе, знать невыносимость одиночества!

-          Почему ваш ресторан называется «Три поросенка»? – спрашиваешь ты у Золушки, чтобы загладить свою неловкость.

-          Почему «Три поросенка»? Он называется «Горячие обеды у Наташи».

-         Приятно познакомиться, - говоришь ты. – А меня зовут Эмпедокл Алталык-Паша, седьмой сын седьмого сына.

-         Вообще-то, меня зовут Лили, - говорит она. – Наташу уже давно продали в Турцию. Меня не взяли, у меня ноги толстые.

-         Что они понимают в ногах, эти турки, - встревает в разговор Лао Цзы. – А ну-ка, покажите нам, мы все здесь джентльмены и ценители женской красоты!

   Золушка неожиданно включается в игру. Она встает, потягивается пантерой, кидает в твою сторону кокетливый взгляд и задирает юбку до самых кружевных трусиков, вытягивая вперед редкой красоты ногу.

-         Какая кожа, майн готт! – надрывается Лао Цзы, заглядывая в ее заблестевшие глаза. – Как мех трехмесячного тюленя! Эти турки – круглые дураки. Ну, да, что еще ожидать от турков?

-         И слава богу, - отзывается Лили, задирая юбку еще выше. – Не хватало еще под турков ложиться.

-         Был однажды у меня один турок, - сообщает Мари, играя ножом. – Смешной был, ужас! И постоянно хрюкал в самом конце.

   Ты склоняешься к Мари и шепчешь на ухо:

-         А вы ведь все это подстроили, черти: и кабак, и музыку, и Золушку, и стриптиз.

-         Тс-с… - отвечает она тоже шепотом. – Ребята так старались… 

   Ты смотришь на голые ноги недосягаемой мечты каждого турка, а думаешь о Жене. Где ты теперь, милая? Надеюсь, там есть свой Китай и своя Аляска, драконы в небе, разноцветные бумажные фонарики, свои кипящие гейзеры и бедуины, смело пересекающие необъятную пустыню вечного одиночества. Может, там ты найдешь все то, что, что я не успел дать тебе в этой сволочной жизни…

Эх, Женька-печенька, почему ты не могла удовольствоваться вымышленным Китаем, воображаемыми Азорскими островами, придуманным в предрассветные часы Альхаймом, страной факиров и пери? Ведь наш Китай был куда красивее и интереснее реального! Что именно ты надеешься найти на шумных улицах Пекина? Все тот же «МакДональдс», рекламу «Пепси», разноцветные зонтики и уличных торговцев бумажными фонариками, грубыми и плохо склеенными…

Мир, как из яшмы, в бледном сиянье,

Волны из золота льются всю ночь.

И жаль мне тех, кто во все времена

Тосковал, смотря на ущербный круг.

Диск одинокий, роса и ветер,

Осенью веет на реку и гору,

И кто-то там играет на флейте,

Опьяненный, у южной башни.

-         А не отправиться ли нам к Южной башне? – вдруг говоришь ты вслух и сам удивляешься, почему эта мысль не пришла к тебе раньше.

-         Действительно, - оживляется Конфуций. – Меня уже мутит от этого кабака. Вы, европейцы, убегаете от мира только для того, чтобы спрятаться в логове собственной тоски.

-         Мадам, - говоришь ты царице разочарований и шоколада, - у вас великолепные ноги. Не верьте дуракам и туркам. Цените себя, бегите из этого кабака. Помните, у любой женщины всегда одна цена – любовь. 

   Мысленно ты уже был в пути. Слева - Марокко, справа – Занзибар. Ветер раздувает паруса огромных белых молний, с неба свисают витые нити дождя, каждая нить где-то там, в далеких небесах, привязана к своему маленькому колокольчику и, двигаясь в определенном ритме: шаг с пятки на носок, разворот, шаг с носка на пятку, разворот, - можно сыграть вальс забывчивой баньши или, скажем танго аргентинских куманьков, а потом вплести в эту негромкую музыку напряженно гудящие колокола небоскребов, басовую струну скоростной трассы, сдвоенные тамтамы влюбленных сердец, а если прислушаться, то можно услышать, как в старом синем доме тихо плачет скрипка нищеты, а горбатый карлик с смешной фамилией Свобода мечется из угла в угол, оставляя грязные следы на сто лет некрашеном полу. А где-то тяжело дышит море, словно бронзовый Царь-колокол падает с этажа на этаж! А где-то обезумевшие от миллионов одиночеств города вращаются на патефоне планеты – 45 оборотов в минуту и игла времени царапает их с жутким визгом! Алохэ оэ, братья и сестры по невесомости, алохэ оэ! А у меня синдром внутреннего сгорания! А у меня сердце захлебывается в мазуте отчаяния! А у меня растрепалась обмотка мозга! Алохэ оэ, город коротких замыканий!

-         Свистать всех наверх! – кричишь ты, с трудом поднимаясь на ноги и чуть не опрокидывая столик. – Мы идем к Южной башне!

   Мэри Рид извлекает из-под блузки боцманский свисток и выдает звонкую трель.

   Ты устремляешься к двери и сталкиваешься нос к носу с типичным представителем уличной шпаны, поколения Некст, выросшего на пепси-коле и наркотиках. Он усмехается тебе в лицо, преграждая дорогу. Ты королевским жестом отстраняешь его, Конфуций и Лао размазывают его по стене, он злобно шипит, и из-за его спины вырастают еще то ли четверо, то ли восемь Некстов. Вас оттесняют назад, в тесное пространство кабака, профессионально перекрывая выход.  – Ты кого толкнул? – бурчит Некст, глядя на тебя мертвыми мутными глазами. – Деньги есть?

   Конфуций отталкивает тебя и Лао назад, к барной стойке. Мари и Лили уже стояли за стойкой и Мари деловито снимала с горки бутылки с вином.

- А варенье на воротник не наложить? – храбро заявляет Лао Цзы.

   Несколько долгих секунд Некст осваивает услышанное и во время этой забавной паузы Конфуций опрокидывает два ближайших столика и кидает сверху стулья. Когда Нексты начинают действовать, перед ними возвышается баррикада, а Конфуций и Лао держат в руках солидного вида бутылки. Лили сует и тебе в руку какую-то тару и ты тут же запускаешь ее в голову ближайшего противника. Запускаешь весьма удачно, с глухим стуком она попадает тому по кумполу, к счастью, не разбивается, но браток медленно оседает на пол, вертя бритой башкой. А потом начинается свистопляска.

- Мочи их! Убью! Уничтожу! – вопят Нексты, продираясь между торчащих ножек столов и стульев. Конфуций сбивает с ног двоих, ты драться не умеешь, размахиваешь какой-то палкой и получаешь удар в висок. У тебя перед глазами вспухает белесое ничто, кто-то хватает тебя за руку и тащит, ты плывешь следом по воздуху, как воздушный шарик, вы оказываетесь в тесном темном коридоре, Конфуций захлопывает какую-то железную дверь, из-за которой раздается уже почти нечеловеческие вой и рычание, ты опускаешься на холодный пол, больно ударяешься коленкой.

- Быстрей! – умоляюще говорит Лили. – Здесь другой выход, если они догадаются…

   Вы выбираетесь на улицу, в мир неоновых теней, в царство мусорных баков и винных ящиков. Опираясь на руку Лили, ты пересекаешь это мусорное государство, нагло нарушаешь границу тьмы и света,  и выходишь в страну пешеходов, автомобильных пробок и электронных часов. В этой стране уже вечер. Ты идешь сквозь толпу и лица, сквозь тела и ухмылки, прохладный воздух проникает сквозь оболочку алкоголя и тебя начинает бить озноб. Ты останавливаешься в центре планеты и понимаешь, что надо выпить. Ты шаришь по карманам, но ведь ты чистоплюй, ты не носишь бутылки в карманах и за поясом брюк. Ты оборачиваешься и смотришь на друзей. Лао Цзы разводит руками. Конфуций оглядывается в поисках открытого киоска. Ты замечаешь Золушку, слегка растерянная, она стоит рядом с Мари и ветер теребит ее короткую юбку, а красивые ноги покрываются гусиной кожей. Нет, только не это! Идти к Южной башне трезвым? И сойти с ума?

-         Придумайте что-нибудь, черт бы вас всех побрал, девушка замерзает! – шепчешь ты непослушными губами.

-         Нам нужен компьютер. Интернет-кафе? – предлагает Конфуций.

-         Господи, только не кафе, - говорит, вздрагивая, Золушка.

-         Есть у меня одна идея, - внезапно произносит Мари, довольно зловеще улыбаясь.

    Через несколько минут вы уже стоите перед знакомым по параллельной жизни зданием. В вестибюле в беспощадном свете газа маячит охранник. Вы пересекаете квадраты света и заходите за угол здания. Всегда есть ход через царство мусорных баков. Замок на двери заднего хода держится на бутафорских шурупах, о чем знают все мелкие служащие всевозможных АО, ОАО, АОО, ООА и прочих контор, расположенных в этом здании. Через черный ход они бегают за сигаретами и шоколадками для секретарш. Ты выворачиваешь шурупы и вы всей толпой вваливаетесь в сумерки черной лестницы. Вы крадетесь по освещенному ночными лампами коридору, сдерживая смех и держась друг за друга. Ты чувствуешь на шее теплое дыхание Мари и, обернувшись, подмигиваешь ей. Она зажимает рот рукой. Ты открываешь офис своим ключом и вы входите.

-         Ого! – восхищенно шепчет Конфуций.

   Ему явно по душе тяжелые шторы с искрой, немецкая мебель, изогнутые светильники, компьютеры, факсы, японская пластмасса, шведский никель. Когда-то тебе все это тоже нравилось. Это было в параллельной жизни, когда ты обманывал всех. Ты заигрывал с секретаршами, просиживал вечера за компьютером, настраивая программы по бухучету и делопроизводству, ты здоровался за руку с хозяевами жизни и вокзальных ларьков, ты был всегда подтянут, вежлив и смеялся над грустными по сути анекдотами. Ты обманывал всех, ты обманывал себя, ты обманывал Женьку, идиот, и все лишь для того, чтобы принести свою ложь на алтарь разлуки, о которой было начертано в книге судеб задолго до падения Римской империи. И вот дворец твоего обмана стремительно погрузился в зыбучий песок, фронтоны, колонны, арки и шпили – все ушло в песок, как вода и осталась лишь великая сушь.

-         Полцарства за огненную воду! Где он, живительный источник забвения и налогов? – говоришь ты. – Только без паники. Я знаю где.

    Ты поднимаешь половицу турецкого ковра и достаешь ключ от святая святых, от кабинета шефа. Английский замок некоторое время играет с тобой в прятки. Наконец, после нервной возни, ты насаживаешь его на лезвие ключа. Он умирает, расцепив стальные челюсти. Путь свободен. Ты входишь в кабинет, расчерченный квадратами неона, и устремляешься к бару. Ты извлекаешь из темной пещеры бара заспанные бутылки и расставляешь на столе, на бумагах, на стопках справочников. Десять, одиннадцать, двенадцать… Ты достаешь четыре рюмок и после некоторого колебания достаешь пятую. Ты можешь быть где угодно, Женька-Женечка, но сейчас ты будешь пить с нами, как хочешь, милая моя!...

В заброшенной паутине моих зрачков

сухая вишенка тоски

качается

качается…

   Конфуций включает компьютеры, один за другим. Он молча предлагает тебе место за одним из них, но ты отрицательно мотаешь головой. У тебя болят глаза и колено и руки живут какой-то своей отдельной жизнью. Ты садишься в кожаное кресло рядом с Мари, которая уже вошла в Сеть и закрываешь глаза.

   Южная Башня – это довольно необычный прикол и символ веры всех городских завсегдатаев Сети. Автор этой выдумки остался неизвестен, а теперь уже и нет никаких доказательств, что это выдумка. Южная Башня – это портал, который пронзает физическую Вселенную подобно игле, пронзающей складки ткани, и соединяет между собой киберпространства всех разумных рас Вселенной, включая и киберпространство Земли. Существует ли он? А почему бы и нет? Где-то там в мировом киберпространстве, где бог физической Вселенной уже не имеет никакой власти, в данную минуту развивается новый Высший Разум, созданный мыслями и чувствами разумных существ, а потому гораздо более близкий к ним, исполненный понимания и сочувствия. Люди должны поспешить, чтобы внести и свой вклад в дело воспитания и развития этого пока еще ребенка. А для этого необходимо найти Южную Башню, найти вход в нее и выход. Поиски Южной Башни довольно быстро превратились прямо-таки в какое-то всеобщее сетевое помешательство. Каждый новичок, вступающий в общество сетян, должен был внести свой вклад в дело поиска портала. Сотни и тысячи часов довольно сумбурных поисков были оплачены из кармана всевозможных фирм и компаний. К счастью, в России как-то не принято подсчитывать убытки и делать на основании этих подсчетов далеко идущие выводы. В России деньги зарабатывают, воруют и тратят, не превращая это занятие в смысл жизни. Вот поиски Южной Башни – это да, это стоящая цель!

   Лао-Цзы, Конфуций и Мари входят в Сеть одновременно и уже через десять минут все виртуальное сообщество полуночных ковбоев стоит на ушах. На тебя обрушивается волна сочувствия и советов, бесполезных, как и все советы, но искренних. Твои друзья по очереди зачитывают приходящие сообщения вслух, и ты отвечаешь на некоторые из них. Не открывая глаз, ты медленно погружаешься в эту пучину слов и дружеского внимания, Конфуций подключается к своему музыкальному архиву, и в следующую вечность вы мешаете красное вино с Томом Уэйтсом, водку с Анжело Бадаламенти, опять вино, слова, числа, старый добрый «Пинк Флойд», Фрэнк Заппа, бог знает, кто еще, кто-то жалуется, что ему пришлось слезть с женщины, кто-то предлагает сочинить новую Библию, кто-то предлагает собраться на центральной площади и устроить грандиозный шабаш хакеров, водоворот обычного полуночного безумия раскручивается все сильней, тащит тебя за собой и вдруг в один прекрасный момент выбрасывает на мель одиночества. Ты открываешь глаза и выпрямляешься в кресле. На подлокотнике сидит Лили и гладит тебя по голове. Ты встречаешься с ней взглядом и на этот раз не отстраняешься.

- Бедненький, - говорит она.

   Мари на мгновение отрывается от компьютера, внимательно смотрит на тебя, а потом быстро отстукивает на клавиатуре короткое сообщение: «А ну, все заткнитесь! Здесь я, Мари Рид, и если кто надумает трепаться без дела, получит от меня вполне реальных тумаков. Больной пошел на поправку, теперь он и сам выкарабкается. Всем привет и спасибо, а теперь пора браться за дело. Все, кто еще способен держаться за мышку, на поиски Южной Башни!».

   Ты пододвигаешься к свободному компьютеру и выходишь на бескрайние просторы Сети. В своих поисках тебе приходится продираться сквозь огромные виртуальные помойки невоплотившихся желаний, неутоленного одиночества, выплеснутой в нереальность злобы и ненависти, через кладбища нереализованных идей  и начинаний. Ты скользишь от одного сайта к другому, вдоль бесконечной и запутанной линии ссылок, ты бегло просматриваешь чужие жизни и переживания, читаешь по диагонали и отправляешься дальше, не задерживаясь, у тебя другая цель, одна такая большая цель для маленькой такой компании… В какой-то момент Золушка засыпает прямо сидя на подлокотнике и ты аккуратно пересаживаешь ее к себе в широкое кресло, она поджимает ноги и по-детски сопит тебе в плечо, ты обнимаешь ее одной рукой, а другая продолжает уверенно водить мышку по коврику, на экране мелькают картинки, из колонок Том Уэйтс хрипит что-то невыразимо печальное, Конфуций и Лао Цзы о чем-то опять спорят напряженным шепотом, Мари протягивает тебе рюмку с чем-то бардово-красным, ты салютуешь ей рюмкой, она улыбается и кивает на Золушку. Ты пожимаешь левым плечом, Лили что-то бормочет во сне и ты успокаиваешь ее легким движением по мягким шелковистым волосам…

   Ты стоишь в самом центре пустыни. Теплые барханы ветра перекатываются через тебя, солнце комочком масла скользит по раскаленному небу. Над линией горизонта в дрожащем воздухе плывет громада Южной башни, чья вершина прорывает небо, как бумагу, и уходит в космос. Загребая туфлями песок, ты направляешься в ее сторону. Тяжелые, как ртуть, ладони осели в карманах горячими каплями боли. Чтобы устоять против черной масляной волны отчаяния, нужно иметь ладони, как две бетонные плотины, с негнущимися стальными каркасами, ладони, не ведающие слабости страха, отмеряющие пустоту строго определенными дозами, не способные нажать на курок пистолета или полоснуть бритвой по венам. Ты останавливаешься и несколько мгновений с любопытством разглядываешь свои руки. Твои ладони скорее похожи на тронутые старостью листья, всегда готовые улететь с порывом осеннего ветра. За твоей спиной раздаются шаги. Человек во всем белом останавливается рядом с тобой. Его лица не видать в сиянии широкополой белой шляпы, но тебе плевать на это. Ты знаешь этого человека.

-         Туда? – спрашивает он сиплым голосом, кивая в сторону башни.

-         Туда, - отвечаешь ты. Твои ладони сжимаются в кулаки.

-         Дойдешь ли? – насмешливо протягивает белый человек.

-         Дойду, - упрямо говоришь ты.

Человек разражается противным хохотом.

-         Дойдешь, значит? Сквозь пустыню и толпы, сквозь мрак и свет, сквозь время и бессонницу? Ты что, герой, мать твою? Маленький отважный хоббит Сэммимум Скромби, разрешите представить! Да только твоя хозяйка бросила тебя, слышишь ты, придурок, обменяла на хрустящие баксы и лакированную мыльницу на колесах. Хочешь, я подарю тебе свой плащ? Патентованное средство от любой боли. Излечивает тоску, несчастную любовь, обиду, импотенцию, одиночество. А также рак, сифилис и жидкий стул. Замечательная вещь, проверенная временем. И, главное, ничего не стоит. Оденешь и все бабы твои. Мало ли дырок на свете?

   Ты делаешь шаг в сторону и бросаешься на него. Твои пальцы сжимаются на его шее, жесткой как водосточная труба. В следующее мгновение он наносит тебе точный и выверенный удар в солнечное сплетение. Ноги предательски подламываются, как соломинки, и ты падаешь. Песок забивается в рот, проникает в нос и легкие. Белый человек хохочет, но это смех ярости. Ты лежишь, уткнувшись лицом в песок и начинаешь хихикать. Все равно ты победил эту дрянь! Победил, победил, победил!..

   Ты просыпаешься от собственного смеха. У тебя перед глазами лист бумаги с разводами принтерной краски. Он шевелится от твоего тяжелого прерывающегося дыхания. Ты отрываешь голову от земного притяжения и недоуменно оглядываешься. Память возвращается медленно и неохотно. Память, проклятая ты сука, чтобы тебе не сгинуть где-нибудь в развалинах души, в тумане алкоголя! Зачем ты возвращаешься раз за разом на пожарище мозга с упорством собаки, хозяин которой сгорел в огне? Зачем ты беспокоишь умерших от любви, чье имя легион? Что за жуткие инстинкты движут тобой?

   Ты поворачиваешь голову и солнце бросает тебе в лицо целую охапку света. Да, ты в кабинете своего бывшего шефа. Уже позднее утро, а ты все еще здесь. Истерический смешок все еще ворочается в твоей больной груди. Сегодня суббота! Точно суббота, век воли не видать! Сегодня никто не придет сюда и вы имеете возможность для достойного и организованного отступления. Вот только нужно каким-то ловким маневром разбить наголову земное притяжение. Ты осторожно, чтобы не потревожить Лили, выбираешься из кресла, хватаешься обеими руками за край стола и несколько минут собираешься с силами, загоняя рвущееся наружу сердце в грудную клетку. Еще привал. На столе лежит пустая бутылка. Сосредоточься на ней, сведи глаза на горлышке. Рывок! И вот ты уже выпрямился, стоишь вполне самостоятельно, маленький Наполеон, распятый Иисус, раненый Цезарь,  где ты, Брут? Ты стоишь, гордый своей крохотной победой. Теперь нельзя останавливаться. Шоу должно продолжаться. А для этого требуются радикальные средства. Ты находишь наполовину пустую бутылку и, захлебываясь, делаешь несколько глотков. Пару минут и вот уже мир стабилизируется, застывает в изначальной неподвижности. Не спеши. У тебя впереди мучительная вечность, целый океан одиночества и тоски. Не лучше ли затонуть прямо в порту, не отходя от пирса? Нет, не лучше, отвечаешь ты себе. Ни хрена не лучше. Ты оглядываешься по сторонам. Мари спала в другом кресле, рыжие волосы разметались по черной коже. Зрелище, ждущее своего Рембрандта. Где ты, старый сатир? Где твой мольберт, где твоя кисть? Лао Цзы забился между металлическим сейфом и корзиной для бумаг.

   Ты собираешь в кучу рюмки и разливаешь по ним остатки из всех бутылок. Взяв в руку рюмку, ты начинаешь будить Мари.

-         Эй, вставай, подружка, уже днем, - сипишь ты в тон Уэйтсу.

   Мари со стоном приоткрывает один глаз и вытягивает вперед руку. Ты тут же суешь ей рюмку. Поморщившись, она одним глотком выпивает эту адскую смесь. Порядок. Ты берешь вторую рюмку и подступаешься к Конфуцию…