38.
Леонид Штанге
(20.12.2007 15:44)
0  
ГИТАРА
Когда-то глухо шумевшие сосны теперь иногда таинственно стонут в моем чреве. Моя дека сделана из яблони, звонкой, как тетива натянутого лука. А струны сотканы из серебра, таившегося глубоко под землей миллионы лет. Я инкрустирована раковинами молюсков, живших в прибрежных водах Средиземного моря. Все это собрал воедино никому не известный мастер, долго сушивший дерево, гнувший и резавший его и однажды в погожий летний денек создавший такой великолепный экземпляр. Он полюбил меня и часто рассеянно перебирал струны, не желая расставаться со своим сокровищем, так как то, что он сотворил, было вершиной его искусства. Но время безжалостно отняло меня у него. Он задолжал крупную сумму денег и потому вынужден был продать свою реликвию. Я видела, как слезы лились по его щекам и потому простила ему вероломство. Так началось мое скитание по странам и континентам, которое мне, в общем-то, нравится. Но обо всем по порядку.
Сначала я попала к одной знатной даме, проживавшей с мужем в Венеции. Я была его подарком к дню рождения. Мой тихий и нежный голос пришелся ей по душе и она часто мурлыкала романсы, глядя из окна на проплывавшие мимо гондолы. Она была миловидной , с непокорной гривой ярко-рыжих волос , извивавшихся мелкими кольцами. Все было в ее доме – и муж и дети и собаки, но сердце ее принадлежало другому. Долгое время она скрывала свое чувство, тем более, что нравилась она многим вельможам, открыто заявлявшим, что готовы сделать ей предложение сражу же после того, как она расстанется с супругом. Это были, конечно, шутки, но тоже самое ей говорил тот, о ком она думала дни и ночи. Только после расставания с мужем он мог соединится с нею. Но что-то удерживало ее от этого шага. Однажды она позвала его в дом и он очень мило общался с ее мужем. Они понравились друг другу. Потом он стал бывать у них часто, иногда оставаясь на ночь. После его ухода она запрещала прислуге убирать постель и заваливалась в нее, млея от оставшегося от него запаха и от самой мысли, что еще недавно он находился на этом ложе. Она делала ему мелкие подарки и чуть ли не ежедневно посылала ему заботливые письма. Но он не воспринимал ее серьезно. Он стал еще одним другом семьи, наверное, слишком уважавшим хозяина дома, чтобы покусится на тот благостный очаг, который был создан ее любящим супругом. Как странны женщины порой. Имея все, они остаются вечно недовольны. А может виновато сердце. Ведь сердцу не прикажешь. Чтобы удержать милого ей человека, она решила женить его на подруге. Но и это не удалось. У него был слишком изысканный вкус, а подружки, не будучи красавицами, не смогли очаровать этого светского льва. Шли годы. Мне она поверяла свои печали, но любимого человека, слегка тяготившегося настойчивой привязанностью, держала на коротком поводке. Она грозилась вычеркнуть его из своих списков, но он прекрасно понимал, что стоит первым в этих списках и никогда вычеркнут не будет. Умерла мать, что повергло ее в дикое отчаяние. Она убежала из дому, не разбирая дороги и только чудом муж и ее возлюбленный нашли и успокоили ее. А она с каждым днем все больше погружалась в депрессию. Ничто не радовало ее, она стала грубить мужу, отказывая ему в близости. И тогда этот человек, так долго добивавшийся ее расположения, решил завести любовницу. Дети потихоньку выростали. Старшая стала неплохой художницей, а младшая сочиняла прелестные стихи. Но их успехи не радовали погруженную в свое отчаяние женщину. Она стала болеть и никто из врачей не мог определить какая это болезнь. Предполагались разные диагнозы, но все они были ошибочны. В медицинских книгах нет такого диагноза – неразделенная любовь. А это может быть самый страшный из диагнозов, потому что от этого умирают. Лицо ее осунулось и стало некрасивым и потому она не звала к себе того единственного, кто был ей нужен. А он закружился в своих заботах и делах и начисто забыл о ней, когда-то блиставшей и очаровывавшей многих, но не его.
И вот ее не стало. Так я осталась без хозяйки. Я часто думала о них. О том, в какой ужас пришел он от этого страшного известия, о том потрясении, что испытал, представив себе ее одну, мужественно и тихо боровшуюся со смертью. Но уже ничего нельзя было изменить. Нельзя воскресить, оживить, обнадежить. Как это все ужасно. А муж ее был совершенно счастлив уже с другой. Ему не нужны стали дети, превратившиеся в обузу. И не нужна стала я, которую он поспешил продать.
И вот в телеге купца, завернутая в тряпку, я преодолела половину Европы и оказалась в страстной Севилье. Гордый и скупой на слова испанец купил меня для аккомпанемента танцующим фанданго. Это было прекрасно. Ноги, отбивающие чечетку, взмахи платья, вскидывания рук – сколько невысказанной страсти было в этом танце. Резкие аккорды со всего маху заставляли меня взрываться каскадом яростных звуков, аж дрожь пробегала по деке. А потом взмокшие от бурных движений танцоры обессилено падали на отполированные грубой тканью деревянные скамьи, наливали терпкого вина из глиняных кувшинов и тогда я начинала наигрывать тихую грустную мелодию, сопровождаемую приятным пением. Этот неизвестный мне язык, несколько резковатый, но довольно мелодичный, мне сразу пришелся по душе. Я с удовольствием буду ему вторить. Только не рвите струны!
Но потом вскоре что-то у них случилось на почве ревности. Кто-то кого-то убил, попал в тюрьму. Короче, всем стало не до меня. И еще долго я стояла в темном углу, никому не нужная и всеми забытая. Не помню как я попала в балаган. Забавные люди артисты. Они ужасно любят драпироваться во всякие тряпки и орать на сцене. Я этого не выношу. Еще меньше я люблю, когда меня бьют о чью-то голову. Слава Богу, что они имитировали удар и не разбили меня на множество никому не нужных кусочков. Представьте себе, никто из них не умел играть на гитаре. Таким образом, я была абсолютно не нужным реквизитом. Возмущению моему не было придела. И вот однажды один артист прихватил меня домой и подарил своему сыночку, который вознамерился освоить инструмент.
Вначале это было ужасно. Он кое- как извлекал звуки из моих струн, чуть не до крови натирая себе пальцы, но с маниакальным упорством каждый день начинал все снова. Потихоньку он освоил аккорды, затем стал играть бегло и репертуар его все более обогащался. Потом он стал сочинять свою музыку, записывая ее на нотной бумаге. А кроме этого, он кропал стишки и в сочетании с музыкой стали рождаться песни. Одни из них были ничего, другие – ужасные. Но шло время и из парнишки получился неплохой бард. Он пел для себя, потом для друзей и в кругу своей семьи, потом на праздниках для соседей, а когда осмелел, стал выбираться в кабаки и выступать на площади. Люди аплодировали ему, но я то знаю, что большая часть его успеха благодаря мне. Он кланялся, прижимая меня к груди, и я кланялась вместе с ним. Это очень приятно, когда тебя ценят по достоинству. Пусть вокруг только плебеи, но все равно приятно.
Успех Педро был колоссальный. Он стал разъезжать по стране и выступать на крупных сценах, в перерывах между корридами. Он практически не выпускал меня из рук. Женщины рвали его на части. А мужчины старались угостить стаканом вина. Счастливая улыбка не сходила с его лица. Так продолжалось бы бесконечно долго, но его пальцы начали слабеть. Они уже не могли прижимать струны к деке с нужной силой и звук получался не такой как раньше. Он обратился к эскулапу и тот поставил неутешительный диагноз – подагра. Надо было менять что-то в жизни и Педро решил стать моряком. Когда он уходил в море , он поцеловал меня, отдавая соседу-старику, и слезы текли по его щекам. А старик оперся на меня как на клюку и привычно помахал рукой. А я страшно не люблю, когда меня используют не по назначению. Я долго висела на стене у старика дома и струны мои провисли, как паруса во время штиля, ведь никто не подтягивал колки и не настраивал меня. Это было ужасно.
Часы мерно тикали. Время тянулось маслянисто и тягуче.
Новый дом- новая обстановка.
Мои приключения в приделах Европы заканчивались в обыкновенной московской «хрущевке». Думаю, что заканчивались…
Слово такое – хрущевка. Я долго к нему привыкала, на цвет оно – серое, на вкус – затхлое и несвежее, на ощупь – склизское. Но нам, предметам – инструментам, не дано право выбора. Мои новые хозяева – московские инженеры из погорелого НИИ, мечтатели 60 десятых… Сама не знаю как я к ним попала. Мои перемещения последних 50 лет трудно назвать путешествием. Какие-то пустые разговоры, обмены, торги, долги, объявления : «пристрою в хорошие руки» - все это не могло не отразится на моем характере. Я стала скрипучей, дребезжащей старухой, которой цена ломанный грош. Не то, что мои коллеги. Не то, чтобы я завидовала, но все эти скрипки и виолончели , все эти Страдивари-Амати, и даже флейта «Ямаха» - все они становились с годами дороже. Что ж – мне, видимо, не совсем повезло. Но я не ропщу.
Мое дело любить своих хозяев. Я наблюдаю за ними, анализирую, делаю выводы. Иногда мне даже весело бывает. Судите сами.
Она:милая белокурая средних лет женщина с серыми глазами и крупными кистями и стопами. Когда-то очень даже ничего – но жизнь в совке не могла не отложить своего отпечатка. Руки от постоянной домашней работы стали грубыми, ногти потускнели, ноги от постоянного стояния в очередях увеличились на 1-2 размера от прежнего, девичьего. Появились шишки на больших пальцах, как следствие – боли в ногах.
Глаза! У нее были восхитительные глаза! Было время – не оставалось равнодушных. Они смеялись практически все время, кроме сна. Глаза устали от безисходности и глупого оптимизма.
Он: мужчина за 50. С лицом плохо испеченного яблока неопределенного цвета и консистенции, сам – наскоро и грубо сколоченный, изрядно потертый. Фатально пьющий.
Мне всегда было не понятно, как они, во-первых, могли встретиться, во-вторых, пожениться, в-третьих, жить вместе и не развестись. Впрочем, я многого не понимаю, хотя живу довольно давно. Парадокс – чем дольше живу, тем меньше понимаю.
Я сочувствовала женщине, ведь ее супруг совершенно не созвучен ей. Наверное , они встретились еще молодыми, когда будущее кажется таким светлым и прекрасным, а головы полны честолюбивых планов. Но вот один вырывается вперед, а другой наоборот застревает на очень низком уровне и никак не может догнать свою избранницу. Это угнетает, раздражает и убивает. Да,да, убивает, так как пьющий человек, это, как правило, человек, находящийся в отчаянном положении. Человек ранимый и беззащитный. Такие люди остаются одни, так как все шарахаются от них, как от прокаженных. Но находятся женщины, которые пытаются их спасти. Это совершенно бесполезное занятие, однако не доводы разума движут ими. Ими движет любовь. Всепрощающая, все побеждающая, никому не понятная любовь. Споем же гимн любви!
Но все ли могут бесконечно терпеть немотивированную ревность, избиения и замахивания ножом. После таких поступков любимого человека даже самое сильное чувство может пошатнуться. Короче, она ушла вместе с сыном и гитарой. Когда сынок подрос, он приладил ко мне звукосниматель и мой голос, усиленный мощным динамиком, стал неузнаваем. А приделанный ревербератор творил настоящие чудеса. Он воспроизводил на мне Битлов и Френка Синатру к изумлению друзей, принявших по стаканчику дешевого портвейна. Но шло время и появились настоящие электрические гитары, затмившие меня всем своим набором примочек. И тогда я действительно вышла в тираж.
Шли годы.
Я тихо стояла за толстым стеклом витрины, к которому подключена сигнализация, и вспоминала прошедшие дни.
Порой мне кажется, что я корабль с оборванными парусами и сломанной мачтой, носящийся по бушующим волнам времени.
Каждый день в музей приходили люди, равнодушно оглядывавшие все вокруг. Их взгляд рассеянно скользил по инструментам, когда-то вызывавшим бурю аплодисментов и крики «браво», а теперь ставшими обычными деревяшками с причудливой формой.
Но вот однажды ночью похитители проникли в музей и выкрали меня. Это же признание! Жизнь после смерти. Какие же молодцы, ребята! Правда, они не смогли меня продать, и им пришлось таки вернуть свою добычу обратно. Это уже печально. Реинкарнация не состоялась.
(написано совместно с Гаяне Варшановной Касабян)
|
