Говорила мне матушка моя, Евдокья Марфьевна:
"Учи, сынок, магью! Ученым станешь, профессором, а я промеж людей
профессорская мать буду". Не иначе как ведуньи в роду у матушки
обретаются - все сбылось. Прямо так на картьях моих и значится: "Митрий
Евдокьевич Тетерята, профессор, доктор магичьих наук". Матушка, когда
впервой картью увидала, - так у нее глазья и вспыхнули. Повертела в
руках почтительно, разглядела внимательно, а вечером, как бы ненароком:
"И много у тебя, сынок, таких картей?" Я ей тогда с дюжину оставил -
то-то радости было - всем соседям, поди, раздарила.
Уж до чего Евдокья Марфьевна до моего
житья падкая - будто хорь до цыпленков. Вот и в прошлую веснь, когда в
село заезжал, в аккурат на матушкино рожденье, так уж ей знать кортело,
где службу исполняю, при каком начальстве состою да над кем власть имею
- и уговоры в ход пошли, и вопрошенья с хитринкою, ажно слезьми Евдокья
Марфьевна не побрезговала. И так я увильнуть пытался, и этак выкрутить,
да где ж это видано, чтобы мужескому полу удавалось женский в споре
победить, без кулачьев да колотушек?
Довелось со значеньем обмолвиться, что
служба моя таковая есть, что никому про то ведать не смею - уж больно
секретна да столь важна - не только для Вкрайны - для всех крайн
Яркославья. Знать не знаю, что матушка после слов неосторожных надумала,
что соседям поведала, да только теперь в родное Костогрызье хоть и не
появляйся, коли не хочешь, чтобы тебя паче диковины глазьями лапали да
пальцами тыкали.
Да и сам-то, сам-то хорош - потрафить
хотел родительнице, в село не иначе как в личине торжественной приезжал,
которую на говорильни да решальни надеваю. Приличная личина - в пенсне,
дорогом костюме - только и красоваться перед девками деревенскими. А
вторую мою личину, которая для работы, никогда в Костогрызье не видали.
Диковинная личина, в лавке такую купить и не думай! Одна борода чего
стоит - окладистая, благообразная, чуть что не до пояса. Глазья черные,
жуткие - в зеркалье глянешь - самому страшно. Нос крюком, голос до
печенок пробирает... И хотел бы какую другую личину подобрать,
покрасивше, - да не с руки Портальному всего Яркославья на купчину
походить али на магья какого местечкового, заполошного...
До чего же человеки созданья дивные...
Ночей ведь за книгами не спал, щей недохлебывал, девкам песен недопевал
- все хотел службу повыше да побогаче - чуть что не Светлейшим в
мечтаньях сам себе виделся. А нет-нет, да и прыгнет блохою думанье, что
чуть бы полегше жилось в заштатных-то магьях... И силы злобные в
городишках мелких послабше, и желаний-прошений у человеков поменьше...
Дождье припустить, тучи развеять, скотину волшебной меткой назначить,
топор в саморубы определить... Да кто ж его знает... Может, какому магью
местечковому служба Портального тоже легкою да приятною кажет? Мол,
бродишь, где тебе любо, - а человеки сами в ноги кидаются с
дарами-подношеньями - что хошь бери, да только покажи, где души любимые,
из Яркославья ушедшие, ныне обретаются.
Показать-то души умершие любому
мало-мальски сведущему магью по силам - кабы только попервой от Порталья
кусок туману отщипнул да в ладанку нашейную заточил. А там уж только
тронь ее магичьей силою, да дорожку проложи от ладанки к самому
Порталью, да зеркалье, каких в любой лавке три на грошь дают, левою
рукою человеку от сердца своего подай. А коли нет зеркалья, то хоть в
кадушку с водой, хоть в лужицу руку-то окуни - все едино. Да вопроси со
всею строгостью: "Веруешь"? Кто ж тут "Не верую" молвит, коли сам
Портальный вопрошает? На моей памяти никто иное не ответствовал. Да
ответствие-то не только Портальному слышимо - самому Порталью! И вот
коли глядит из Порталья сила неведомая - уж тогда держись! Не всякому
магью силы дано глазьями не ослепнуть да силы магичьей от того не
лишиться... Ох, и не всякому...
Сколько раз Порталье моими глазьями в
души человеков глядело - ажно не счесть. Виделя я души темные,
неверующие. Видел веру слабую, что еле жива, и веру злобную, что душу
изнутри до угольков сжигает. Видел рваные языки пламени души
неспокойной, что сама в себе сомневается. Видел я веру, что ярким
спокойным огнем горит - хорошую веру, настоящую. Вот и у Марьянки такая
была - настоящая...
Мы с Марьянкою еще детями сопливыми бегали
в лес да на речку - дружны были, ох, и дружны... Все Костогрызье женихом
да невестою называло да скорую свадьбу пророчило. А мы и не противились.
Да видать, не судьба была свадьбу сыграть. Как уходил я на магья
учиться, так обещал Марьянке вернуться вскорости уважаемым человеком да
ее женою забрать на место службы почетной. Законом магичьим дозволено
магьям жену в дом брать. Светлейшему - дозволено. А вот Портальному -
нет позволенья душою с женой в обряде магичьем связанным быть. Только с
Портальем...
Три раза Светлейший "Принимаешь?" у меня
вопрошал, посох Портального из рук в руки передавая. Трижды я связь
магичью с Портальем свободною волею принял. Заслонила мне в памяти честь
высочайшая - Портальным всего Яркославья стать - слова-обещанья,
Марьянке на прощанье сказанные. Почти и ложью душу пачкать не пришлось,
когда на вопрос молчаливый глазьев темно-карих ответствовал, что связан
уже магичьим обрядом навеки. Не забыть мне ту слезинку Марьянкину - до
тех самых пор, пока Порталье в последний путь не покличет, не забыть.
Сосватали подружку мою вскорости. Хороший
человек в дом взял Марьянку - добрый, работящий. Не костогрызовский - из
соседнего села, что к городу поближе, да побогаче. Любил ее очень. Да
сказывали человеки, что она не любила. И в снах моих горестных увидать
мне не раз довелось, как с прозрачною прощальною слезинкою любовь от
Марьянки навеки сбежала. Не было в том моей вины, кто ж в судьбе своей
виновен - а нет-нет, да набежит грусть-тоска ажно выть хочется да
скинуть личину ненавистную. Да разве ж скинешь...
На всю жизнь Портальному доля его положена
да личина покладена. И снять ее Портальный не волен... Надень личину
торжественную, купи в лавке любую, которая тебе по нраву и по монетам.
Да только под ними все одно Портальным останешься. Все одно как
ответствует человек "Верую" по правде, с душою горящею, так в зеркалье,
что в руке у тебя кусьем от Порталья горит, душа умершая и покажется. И
коли правдою душа та в мире жила, то в Иномирье живется ей светло да
сладко. Да еще и дар свой последний Порталье душе той дарует - дозволяет
увидеть в последний раз Яркославье, да с любимым человеком, к Порталью
пришедшим, самые важные слова молвить. Светлые то мгновенья, люблю я их
очень. Не будь их - совсем бы тяжкою служба Портального стала.
А темные души в другом Иномирье живут...
али на другой стороне Иномирья светлого - никому сие не ведомо. Тяжко
там души в мученьях страдают, ох и тяжко... И коли темную душу зеркалье
покажет - вопрошает Порталье "Разделяешь?" - и тут уж человеку решать.
Ежели ответствует "Разделяю", то принимает мученья, любимой душе
судившиеся и дарит тем самым надежду на возвращенье в мир живых. А там,
глядишь, и в светлое Иномирье дорогу Порталье откроет в час положенный -
только бы получилось той душе к свету повернуться. А ежели вместо
"Разделяю", человек "Отпущаю" ответствует, то оставляет душу темную в
мученьях неразделенных, без надежды на возвращенье.
Редко "Разделяю" ответствуют. Страшно душе
живой в Иномирье до срока уходить. Страшно мученья добровольные
принимать. Страшно...
Прошлой осенью, днем дождливым, голос
женский, смутно знакомый, на вопрошение беспощадное Порталья без
раздумья "Разделяю" ответствовал. Замешкался я на миг, отступил от
деяний привычных. Не поднял посох, чтобы душу живую Порталью передать. В
Марьянкиных карих глазьях утонул. Да такие в них слова прочел, что и
вовсе не удержался - глянул через Порталье на душу темную, с которою
любовь моя детская мученья тяжкие разделить решилась. Много я всего
видел да слышал за время службы своей при Порталье, вот только злобы
такой да проклятий ранее встречать не доводилось... Во всех своих
мученьях супруг Марьянку обвинял, в том, что не любила и рукою своею во
тьму Порталья толкнула, туда, где души самоубийцев в страданьях тяжких
томятся.
Три раза поднимал я посох, в Марьянкины
глазья глядя. А на четвертый - выронил зеркалье, разорвал дорожку к
Порталью, от ладанки моей проложенную. Не отдал Иномирью Марьянкину
душу, вопреки желанию искреннему уйти за супругом, искупить нелюбовь
надеждою. Тяжкий проступок совершил, бесповоротный... Только единожды
человекам в телесной оболочке к Порталью обратиться положено, а далее
только в смертный час, когда уже с телом бренным простились.
Долго я мыслию тешился, что уйдет теперь
Марьянка в Иномирье своею дорогой. В светлое Иномирье уйдет душою
чистою, к вечному счастью. Да только когда Светлейший наказанье мое
оглашал на сборище верховных магьев, да посох с личиною Портального
отбирал, поведали мне, что беду великую накликал на Яркославье, сам того
и не ведая. Обида горькая затаилась в Порталье за нарушение закона
извечного. Не вопрошает Порталье более "Разделяешь?", не дозволяет
любящему человеку разделить мученья с душою темною, любимою. Нет больше
у темных душ надежды на возвращенье в мир живых да на светлое Иномирье...
Знаю я, что милостиво Порталье - не станет долго Яркославье в наказаньи
тяжком держать... Вот только сколько времени пройдет - год ли, век...
Никому сие не ведомо...
Такая вот история со мною приключилась...
И ежели кому из вас судьба на свободу выйти, да в Яркославье попасть -
светлым Иномирьем прошу: найдите в селе Костогрызье матушку мою, Евдокью
Марфьевну. Передайте ей любовь мою сердечную да сожаленье, что в
старости одну оставил... Да скажите, что не знал я, какую беду в
Яркославье проступком своим принесу... А если бы знал? А если бы знал...
Не стал бы я всех человеков Яркославья надежды лишать - отдал бы
Марьянку... Да только смог бы по уму поступить? Не знаю... Сердце-то мое
не со всеми человеками Яркославья было - с одною Марьянкою...
Вернуться к заглавию "Хроник"
На главную
страницу
©
Леданика |