Иногда я останавливаюсь посреди предложения, убираю руки от клавиатуры и откидываюсь на спинку стула. Перечитываю: что там опять выбралось прямиком из-под моих пальцев, так и не поинтересовавшись моим мнением – а хочу ли я, чтобы что-то произошло? Впрочем, это так, бесполезный интерес: уж я-то знаю, что мое отношение особой роли не играет.
Просто порой задумываюсь – откуда берутся миры и люди, что существуют только по ту сторону монитора? Не могла же я создать их сама, на пустом месте; это что-то рядом без стука врывается в сознание и направляет руки, чтобы хотя бы в вымышленной реальности получить другую жизнь…
С некоторыми созданиями разобраться легко: смотришь в чьи-то глаза и видишь – все нормально, глаза как глаза, карие. Ну, может, из-за линз чуть-чуть темнее кажутся. Только всмотришься – а в этих глазах все карее тепло вдруг расчертят на мгновение хрупкие морозные перья; и сразу понятно – вот он откуда, тот зимний мир за окном и потрескивание огня в камине.
Для других людей и реальностей приходится долго искать рецепты. Иногда – чтобы разобраться, откуда все взялось, а иногда – чтобы понять, откуда вообще все можно взять.
Рецептов у меня не так уж много, хоть я и пытаюсь это дело исправить. Но это просто сотрясание воздуха над клавиатурой – вообще-то я собиралась рассказать, из чего получаются те миры, что уже есть. Нельзя же все авторские права только себе приписывать, в самом-то деле.
* * *
Рецепт: один полупустой автобус, пятьсот грамм одиночества и чужое имя, проступающее на запотевшем стекле; причем имя кто-то должен написать до вас и человека, привыкшего на него откликаться, вы знать не должны. Еще очень важно понимать, что человек этот кому-то дорог и что по нему скучают. Можно добавить щепотку белой зависти; главное – не переусердствовать.
Все перечисленные ингредиенты аккуратно положить на разделочную доску, рассмотреть и, ни в коем случае не прикасаясь, ссыпать в одну кастрюлю с холодной водой и варить всю ночь на воображаемом огне. Да, и еще: блюдо это очень капризное. Ему нравится, когда повар мучается бессонницей и поминает недобрым словом какой-то там бойцовский клуб.
Мир:
В туманной пелене неясно прорисовывался голубовато-серый заснеженный мирок; вечернее небо, затянутое сплошным монотонным покрывалом облаков, набирало силы, чтобы скрыть, смазать с пейзажем размытые силуэты темных деревьев, уже затронутых той же мутной серостью, что царила вокруг. Воздух растворял четкие границы и линии; словно полубессознательные тени, брели куда-то люди, вдруг ставшие совершенно неотличимыми друг от друга. Старый парк, огороженный низкой стеной из холодного серого камня, казался присыпанным каким-то странным голубоватым пеплом; и только присмотревшись, можно было понять, что это всего лишь никем не потревоженный снег – тот же, что покрывал ровным ковром темные ветви невысоких елей и крыши домов с безнадежно погасшими окнами.
И – будто отрицая вечернюю зиму и извечную городскую тоску, на вершинах истонченных нечетко-черных столбов сияли, окруженные теплым золотистым ореолом, размытые туманом оранжевые фонари.
* * *
Рецепт: один ранний подъем, три стакана встречи со старым и надежным другом, который за время разлуки успел превратиться в совершенно другого человека, заполненный кинозал и семь килограмм мелко нарубленной рекламы. Ингредиенты следует в недоумении рассмотреть и залить парой литров серовато-синего вечера, проведенного наедине с родным компьютером. Если реклама всплывет, выловить и бросить в огонь под котелком.
Мир:
Тусклый свет казался загнанным в четко выверенные четырехугольные формы окон; старый дом, украшенный выцветшими заплатками маленьких балконов, укоризненно взирал на темный двор квадратами неярко-золотистых глаз. Кривая береза у единственного подъезда безнадежно свешивала вниз черные кончики безвольных ветвей, и чудилось, будто они пытаются сложиться в какой-то странный узор; качели напротив замучено поскрипывали, стоило только на них сесть.
Ноги касались земли лишь на краткое мгновение, чтобы как следует оттолкнуться и отлететь назад, но этого хватило, чтобы ботинки промокли насквозь: зима выдалась противная и сырая. Впрочем, не так уж это и важно.
Не так уж важно, если есть возможность удариться обеими ногами в наполненную не растаявшим еще снегом лужу, отправляя качели вверх, выше, - и на какой-то краткий миг замереть в воздухе, спиной к дому, к выцветшему свету в слепых рамах; оторвавшись на мгновение от сиденья, смотреть на небо, на звезды, что так редко видны в последние дни.
Не так уж важно. Главное – держаться покрепче, когда снова полетишь вниз.
* * *
Рецепт: пять кусков пробуждения после полудня, четыре стены, двести грамм поисков пятого угла; растереть на мелкой терке и завернуть в только что сорванный лист галатеи, что вот уже несколько лет красуется на подоконнике в соседней комнате, хотя растение, вообще-то, подарили вам.
Мир:
Сплошь покрытые рисунками плоских людей, животных и зданий стены, сужаясь, с разбегу ныряли в пятно ровной черноты; казалось, нет разницы, куда идти – и впереди, и за спиной ожидала одинаковая тьма, до краев наполненная песчаной пылью и плещущейся тишиной.
Факел прилежно разгонял темноту, взамен наполняя коридор зловещими тенями. Статуи поворачивали головы и протягивали руки, не в силах сойти с постаментов, и пристально глядели вслед, пока островок света не скрывался вдали – тогда они замирали кто как, снова становясь каменными произведениями искусства и ничем больше; разве что канувший в безвестность скульптор изобразил их стоящими в совершенно иной позе.
Потом в погребальный мирок придут другие люди. Они будут восхищаться мастерством древнего скульптора и – порой – пропадать в лабиринтах; вряд ли кто-то придаст особое значение тому, что возле скорбящих статуй, в безмолвной тоске протягивающих руки, лежат человеческие остовы с остатками факелов в руках.
* * *
Рецепт: три килограмма возвращения в балетный класс после почти месячного перерыва, четыре куска боли в растянутых ногах и одно гордо выпрямившееся отражение во множестве зеркал; полупустая чашка кофе в руках хореографа и его помощница, неприкаянно шатающаяся возле сцены, держа в руках все легчающую банку сока.
При виде ингредиентов почесать в затылке, обозвать всех садомазохистами и махнуть рукой.
Мир:
Боль в ногах жила своей собственной жизнью, никак не связанной с запутанными шагами и прыжками в пустом зале; она то вспыхивала, пронзая стопы тонкими оловянными листами, то снова затихала, затаившись в связках и готовясь нанести следующий удар. Солнечный свет сплошным потоком лился в огромные окна, превращая движущуюся фигуру в безликий и плоский силуэт. Ровное золотое сияние играло на паркете, искусно рисуя на нем вторую танцовщицу, что двигалась точно так же, как и первая – те же изгибы рук и спины, тот же наклон головы и та же расслабленная уверенность человека, знающего – здесь и сейчас он жив, жив по-настоящему, без ограничений и правил. И то, что будет потом – уже не имеет никакого значения. То, что будет потом – уже не сможет стать той же квинтэссенцией свободы, что сейчас слилась в вихрь переходов и поворотов и тихим золотым светом играет на кончиках опущенных ресниц.
Потому что потом будет только боль в ногах, равнодушные лица в зале и давящая тишина сцены с по-настоящему хорошей акустикой. И ничего больше.
* * *
В порядке исключения хочу рассказать о реальном человеке, который, впрочем, никуда не делся и все-таки стал частью моих рассказов и выдумок; надеюсь, если он это прочитает, желания бить меня по почкам у него не возникнет. В качестве оправданий могу только сказать, что я не виновата. В конце концов, вертеться рядом со мной и регулярно поднимать мне настроение – это, знаете ли, без последствий не проходит.
Рецепт: тут, думаю, лучше поинтересоваться у его родителей, друзей и у него самого. Даже предполагать не стану, что вся эта компания творила, чтобы получить подобного человека.
Человек:
Когда он узнал о моем намерении списать с него персонажа, то тут же заявил, что герой получится неказистый и это будет плагиат с Карлсона. Не стану спорить. Не то чтобы ему лучше знать, просто здесь он точно отшучиваться не станет.
Не далее чем пару минут назад он согласился со следующим описанием своей персоны: мальчик с грамматическими ошибками в голове и морозными перьями в глазах, потемневших от линз. При этом называет себя «зайцек». Фотография в анфас, фотография в профиль. Если фотограф, конечно, умудрится до него допрыгнуть.
Пожалуй, я не так много могу о нем сказать – если оставить при себе все неаргументированные восторги, то получится, что этот человек – Друг с большой буквы. Если вам посчастливится попасть в длиннющий список его друзей, он не поленится в случае чего вылезти ради вас из собственной шкуры – и попутно рассказать с радостной улыбкой, что ужасно ленив и вечно всем недоволен. Выбить его из колеи практически невозможно: если ему совсем плохо, этот человек смотрит несколько мгновений куда-то вверх и через минуту уже над чем-то смеется.
И – где же моя ложка для дегтя? – он один из тех людей, с которыми хочется больше общаться, которых хочется лучше узнать, - и в то же время страшно: о чем он думает, к кому обращается, когда замолкает и смотрит в небеса? Все понятно, конечно… просто иногда больно осознавать, что все это может оказаться искусно сделанной маской.
Ахметова Елена Ильшатовна на "САМИЗДАТЕ"
