Ветер трепал чёрные моряцкие флаги у маленьких рыбацких лодок. Уютный солнечный берег с позолоченным песком разговаривал мелкой пылью. Было ветрено и солёно. Тучи на небе летали парами.

   А мальчик плакал, забравшись под гнилые доски лодок, которые уже никогда не выйдут в море.

— Не плачь, — сказал ему маленький розовый краб, зарывшийся в песок недалеко от его растрепанной головы. — Всё пройдёт, слёзы всё равно высохнут, а солью этот берег не удивишь.

   Мальчик всхлипнул, а краб подцепил жёлтую волну и уплыл в солёное море.

   Песок под лодкой пах застарелым солнцем, украденным давным-давно из хлебной лавки. И мокрые крошки были разбросаны повсюду, а мальчик лежал в них, колючих и сырых. Ветер играл с флагом где-то над головой, море облизывалось в предвкушении непременного вечернего шторма.

   Губы потрескались, кашель застрял под языком, доски скрипели.

   Старые лодки стали уже совсем слепыми, как змеи сбросили весёлую эмалированную шелуху, и притулились под солнцем дожаривать свои деньки. Когда стихал ветер, было слышно, как они постыдно вспоминают килограммы рыбы и старых моряков, ходивших на них по морю.

   Чайки не летали — вся рыба выловлена, все рыбаки съедены. У чаек тоже были свои легенды, оправдывающиеся перед хозяевами, почему их нет. Чаек нет, это легенды вместо них летают. Не пытайся их увидеть на небе — ты не можешь; я пыталась — не смогла.

Мальчик слушал рассказы и перетирал скрипучую мякоть песчинок молочными зубами.

— А я пожелал ей счастья, а она улетела.

— Как это гхлупо... В небе нихто не живёт, там толькхо легенды, ках эти глупые мечтахтели не могут запомхить?.. Вот я бы уплыла дхалеко-дхалеко...

— ...и когда тот моряк выловил последнюю рыбу из моря, настал голод....

— А она улетела, а я хотел весь мир, нам двоим. Я сказал, что мне много не надо: мир, её и больше никого.

— Я не помхню, когда была свежеотхсроеной... Я уже не помхню запахов... Я не вижу солнца... Мне тоже мнохово не надо: только меня, море и никахой рыбы...

— ...тяжело...

— Скоро закат.

— Ещё один дехнь на берегу.

   Он перевернул лодку и вылез из-под неё, он знал, что в этом небе есть и его живая легенда. Она прилетает на закате.

   У неё белые слабо-сильные, как его руки, крылья, острый хвост и часто бьющееся от постоянного полёта сердце под тонкими перьями. Она маленькая и мокрая от брызг моря и жарких солнечных лучей. Она совершенная и очень свободная.

   А он маленький и несчастный от её странного счастья, и счастливый за неё. Просто он её любит.

   «Просто роза пахнет розой, как её не назови». Просто она — легенда-чайка, и была птицей даже, когда плакала, уткнувшись лицом в песок, ещё на земле. Просто он хотел сделать её счастливой. Просто у них счастье разное.

— Скоро закат.

— ...выклевали ему глаза и жадное сердце...

— Она прилетает на закате.

— ...все рыбаки съедены, вся рыба выловлена...

— Я бы так хотел её понять.

— ...но попадали все на землю и умерли тотчас...

— Свободная.

— ...голодные...

   Было ветрено, солнце безвозвратно тонуло в море раскалённым маслом, вспенивая воду вокруг себя и испуская красный пар наружу к кучевым облакам. На горизонте — гонцы шторма, в мире было тихо — в мире больше никого не было: только маленький глупый мальчик с нечесаными соломенными волосами и его птица-легенда. И его маленькая мокрая мечта.

   Она летела из-за облаков, как раз тех, что взялись за руки и тащили утопающее солнце за длинные косматые лучи наружу — обратно на круглый небосвод. Её было видно издалека. Белая, храбрая и свободная, она летела прямо к нему в руки. Каждый вечер она засыпает в его руках: такая независимая, она каждую ночь ищет чьих-то тёплых ладоней с короткими детскими грязными ногтями и пахнущими солнечной хлебной лавкой. Каждый вечер, когда солнце безвозвратно скатывается с намасленного неба в мутную воду, а тучи, столпившись над ним, пытаются вытянуть неуклюжее светило обратно, белая чайка летит на пустой берег, где шепчут друг другу лодки, треплют песчинки чёрные флаги и её мальчик ждёт её. Она падает в его ладони, обдавая веснушчатый нос мокрыми брызгами из чужих стран. Он чувствует, как часто бьётся её свободное сердце.

   И в этот момент она счастлива.

   И в это момент свободной птичке больше ничего не надо: ни полёта, ни неба, ни облаков. Только его, её и больше никого.

— ...кохда я засну, мне будет сниться, ках я плыву по морю...далекхо-далекхо...и берегх позади, и я больше никогхда сюда не верхнусь...

— ...им многого было не надо: только их, небо и никаких рыбаков...

— Ты прилетела. Спи. Я тебя согрею. Наши ночи очень коротки.

— Ты не представляешь, какие там цветы! Какие там горы! Ты знаешь, что такое горы?

— Это там, где высоко и холодно.

— И там одни птицы!

— Глупая... Птиц не бывает, они все утонули в море: так поют их песни.

— А песни разносит ветер, я тоже их слышала. Но ты не верь, не верь — птицы есть!

— Я знаю.

   Он нежно поцеловал белый пух потрескавшимися солёными губами. Конечно, птицы есть. Попробуй доказать влюблённому, что это миф.

— ...ты счастлив?

— Да.

— Ты должен быть счастлив, иначе мне будет очень плохо. Я плохо поступаю.

— Я счастлив, и ты самое хорошее, что у меня есть.

— Как хорошо иметь тёплые руки, которые каждую ночь тебя обнимают. Знать, что ты вернёшься на маленький берег, и тебя там ждут. И тебя где-то любят.

— Спи, скоро рассвет.

— ...летим...летим...

— ...море волнуетхся расс...море волнуетхся два...

   Море волнуется. Солнце утонуло, оставив после себя шипящую бездну под, в который раз, грустными тучами. И звёзд не видно.

   И чайка заснула в самых тёплых руках этого ветреного мира.

   Всё хорошо.

   Этой ночью все старые лодки смыло водой в пучину. Но только мальчик, с птичкой в руках, знал, что они уплыли сами: как почётные похоронные ладьи викингов — на закат, туда, где он утонул. И вслед за ним, и вслед за тучами — все под воду.

На следующее утро оказалось, что горячее сухопутное солнце плавает намного лучше, чем лодки, проведшие половину жизни на воде. Во всяком случае, оно всплыло откуда-то с другой стороны, а старых скряг, с облезлыми бортами, уже наконец-то не было. Но на синем небе прибавилось пара облаков. И было ясно, куда делись лодки, но все молчали об этом.

«Мне пора», — сказала она.

«Я буду ждать», — сказал он.

«Я обещаю вернуться на закате».

«Я буду ждать».

«Я расскажу о тебе всем».

«Не надо никого: только ты и я».

«Солнце греет».

   Все лодки смыло.

   Она взмахнула белыми крылышками и быстро взмыла к стаям облаков, смешавшись, с ними и повела косяк за собой куда-то как всегда далеко. Мальчик сел на всё ещё мокрый после вчерашнего шторма песок пустынного берега. Из песка выполз розовый краб.

— Улетела?

— Угу.

— Ты только не плачь.

— Больше негде свои слёзы прятать.

— Лодок нет.

— Они вчера уплыли.

— Ты один остался?

— Нет, она вернётся.

— Обязательно, — уверенно подтвердил краб. — И, знаешь, однажды она останется на совсем и не улетит никуда следующим солнечным утром.

— Мне есть чего ждать.

   Когда его легенда в чужих странах вернётся к нему и останется простой девчонкой.

   Его маленькая воздушная легенда. Легенда о нём. О том, кто ждёт и всегда будет любить.