Человек отрекся от Бога, создавшего его по образу и подобию Своему. Отрекся, не в силах простить Ему эту ошибку. Но, словно в насмешку над отвергнутым Богом, человеку захотелось создать что-то и по своему образу.

   К счастью, не по подобию... На такое не решился ни один.

***

   Одного взгляда - глаза в глаза - им хватило, чтобы узнать друг о друге все. Придирчивый облик ночного дождя на стеклах только помог шрамам от осколков прошлого, разбросанным по душам каждого из них, сложиться в единое уродство. Глаза их при этом ни на мгновение не потеряли свой холод и ледяное спокойствие, лица остались безучастны ко всему происходящему вокруг, только сжатые тонкие губы каждого тронула жесткая усмешка. На жалкое мгновение - не больше. Потом она утонула в неоновых вспышках реклам, шуме толпы, дурашливых песенках радио, расхристанных махровых искрах незаизолированных проводов, норовящих убить каждого, кто осмелится прикоснуться к ним, - кровеносным сосудам живой когда-то, а отныне механической планеты, от того не менее опасной. Тем не менее, эти оголенные провода, шипящие словно змеи, вообще никого не заботили.

   А особенно их - двух ребят, столкнувшихся сегодня на рубеже районов, между металлопакетами разграничителей, все еще хранящих хрупкую и бесполезную человеческую жизнь. Они столкнулись безо всякого желания задеть друг друга, не со злости, не потому, что было тесно. Невнимательность - самая страшная ошибка человека. Дети знали это, и всегда внимательно смотрели вокруг цепкими острыми глазками канализационных крыс, стараясь правильно оценить окружающую обстановку. Они оба были еще живы, значит - хорошо старались. Но в этот раз они столкнулись именно по причине невнимательности, ибо шли умирать. И в момент столкновения успели посмотреть друг другу в глаза.

   С этого все и началось.

***

   В общем-то, каждый из них знал, что началось все гораздо раньше.

   А может, и никогда не начиналось, ибо все, что началось, должно закончиться.

   Этому же конца не предвиделось.

***

   Хакури. Ребенок-азиат, примерно двенадцати лет. Распространенная ошибка-стереотип номер один - все азиаты от рождения знают кунг-фу. Знать кунг-фу - значит уметь одним ударом руки сделать из человека идиота, ходящего под себя и пускающего слюни. Также это означает способность выдавить другому глаза пальцами или сломать шею. Распространенная ошибка-стереотип номер два - все азиаты психи.

   Возможно, именно благодаря таким, как Хакури, возникли эти два стереотипа. Ибо в его отношении они ошибками не являлись. И очень часто недостаток опыта по первому стереотипу, он компенсировал неистовством второго.

***

   База Данных Центра Патрициев:

   "Циклофрения - психическое заболевание, проявляющееся периодически наступающими расстройствами настроения. В типичных случаях ц. протекает в форме чередующихся фаз - маниакальной, выражающейся немотивированно весёлым настроением, и депрессивной; обычно приступы болезни сменяются промежутками полного здоровья. Подобное классическое течение болезни наблюдается сравнительно редко, чаще встречаются формы болезни с возникновением только маниакальных или только депрессивных состояний. Очень распространена среди азиатов, скорее всего это связано с ошибкой при отборе - в происхождении ц. несомненна роль наследственности".

***

   Карие с нездоровым блеском глаза Хакури упивались той холодной пустотой, в которой растворились зрачки Ли.

   Ли. Маленький белый, чуть старше тринадцати, волосы светлые. Зависим от гемоглобиновых уколов, и тот факт, что он дожил до тринадцати, говорит о многом. Психоз у него незначительный и неинтересный - социопатия.

***

   База Данных Центра Патрициев:

   "Социопатия - определений и переводов по запросу не найдено".

***

   Первым отвел глаза Ли, понимая, что Хакури никогда не прервет это беспроводное соединение. Глядя на посиневшие вены на своей левой руке, он протянул правую, наискосок перечеркнутую багровым шрамом на запястье.

   - Ли.

   - Знаешь что? - восхищенно спросил Хакури.

   - Знаю.

***

   На самом деле Ли, конечно же, не знал. Не знал ни того, что Хакури сбежал из дома и пытался перебраться в другой район, покинуть азиатский, ни того, что причиной этого было зверское убийство маленькой дочки своей тетки, ни того, что причиной этого убийства была сама тетка, у которой жил Хакури. И уж конечно, он даже не догадывался, на что пошел этот маленький ублюдок, чтобы его пропустили в белый район.

   Впрочем, узнай Ли все это в подробностях, - то не удивился бы. Как не удивился и тому, что прочел в глазах Хакури, чему сам Хакури нашел отражение во взгляде Ли.

***

   Крысам хотелось на волю.

***

   - Куда путь держим, жертвы аборта? - привратник ухмыльнулся, показав желтые зубы.

   - Наружу. Открой шлюз, - Хакури мило улыбнулся.

   Ли молчал.

   - Че, вообще конченые? Чтобы мне потом ваши мамаши через киллеров голову отстрелили или чтобы какой-то нейропсих из стражи за нарушение герметичности мозги промыл? Не положено.

   - Ты на меня посмотри, где я, а где мамаша?

   - В желтом районе твоя мамаша. Не буду я открывать шлюз, придолбались до меня как пьяный до радио...

   Ли со спокойной улыбкой изучал кривое граффити на стене - "все азиаты - психопаты".

   Отчего-то привратник во время разговора смотрел только на Ли. Мальчик словно притягивал к себе взгляд, точнее, даже не он, а его исколотые руки, уродливый шрам на правом запястье.

   Задержал взгляд привратник чуть-чуть, на одно мгновение дольше, чем следовало.

   В это мгновение Хакури ударом сзади сломал ему шею.

***

   Сваленные в кучу сырые матрицы первобытных киберов безучастно смотрели на двух детишек уже мертвой, но все еще дергающейся и кусающейся цивилизации, вышедших из-под защиты стеклопакетов на карающий кожными заболеваниями дождь.

   - Давай меняться? - предложил Ли.

   - Давай, - легко согласился Хакури, откинув мокрые от дождя волосы назад взмахом ладони. - А что у тебя есть?

***

   У Ли было детство. Использовать детство для обмена он не стал, и на это было две причины: во-первых, вряд ли у Хакури нашлось бы что-то такое же ценное, а во-вторых, детство Ли уже давно кончилось.

   Кончилось оно в тот день...

   Впрочем, вспоминать об этом Ли не любил, хотя низ живота наливался приятным и непонятным теплом от тех воспоминаний. Например о том, как здоровые черные негрилы вспарывали своими тридцатисантиметровыми кинжалами животы его родителям; или о том, как младший братик Джимми кричал, когда ему отрезали уши. Но ему не нравилось об этом вспоминать, - он все-таки очень любил своих родителей и Джимми, хотя и часто мучил братика. Ли предпочитал вызывать в памяти картины того, как скулили эти черные псы, когда он, пробравшись в черный район, и отыскав убийц, методично уничтожал их отцовским бластером. Так просто и круто - ставишь бластер на минимальную мощность и медленно выжигаешь им плоть; сначала кожа, потом мясо, кости. Долго и сильный шанс запалиться, но как приятно...

   В общем-то, Ли понимал - знай об этом всем Хакури, он бы тут же убил его.

   Из зависти.

***

   - Хорошо, что идет дождь, - невпопад бросил Ли, пытаясь прогнать возбуждение, вызванное картинами в памяти.

   - Ты умеешь завязывать шнурки? - словно не услышав, спросил Хакури. - Я вот нет. Когда мы нашли тогда обувь со шнурками, мы не знали, как их завязывать.

   Ли не спросил, когда это - "тогда". Хотя понятия не имел, о чем речь.

   - Почему никто не позаботился о том, как научить нас завязывать шнурки, почему люди прошлого не оставили руководства, или визуального туториала? - голос Хакури готов был сорваться на плач. - Я только на картинках видел обувь со шнурками, а по картинке не поймешь, что с ними делать...

   - Оно те надо? - Ли с закрытыми глазами поднял голову к небу.

   - Да, надо! - капризным голосом отрезал мальчик-азиат. - Хочу...

***

   А я хочу, подумал Ли, чтобы мне не приходилось воровать и подкладываться под кого попало ради гемоглобина. Хочу вернуть семью. Хочу перестать возбуждаться и кончать от вида человеческих страданий. А больше всего я хочу, чтобы мир не был такой жопой, в которой нельзя жить, можно только сдохнуть. Мы - как крысы, мы - крысы. Существуем ради того, чтобы жрать и уничтожать.

   Гребись оно все провались...

   Куда мне еще и твои шнурки...

   Ли безропотно принимал микроудар каждой капли, сейчас он наслаждался стихией, решившей наказать его за наглость явиться без защитной амуниции пред ее мощью.

   А вот тебе вопрос на миллион баксов, Ли Джеймс. Почему ты уходишь из резервации умирать?

   Сны вернулись.

   Ты потому и выторговывал у старших ребят ПС, смешивая его с гемоглобиновыми препаратами, что это давало возможность ненадолго забыться от этих кошмаров прошлого, отвратительных, вызывающих тошноту и ужас, а вместе с ними - и унизительное наслаждение, которое ты испытываешь при этом. Кошмары поначалу мучили тебя даже днем, а ночью во снах они выворачивали тебя, Ли Джеймс, наизнанку, сводили с ума, и не раз ты просыпался от того, что навзрыд плакал, оттого, что умирал. А ПС давал спокойно спать, давал разрешение на отдых, подмахивал размашистой подписью лицензию на жизнь.

   Сны вернулись.

   Около месяца назад ты решил рискнуть и отказаться от ПС, и весь месяц тебя бил озноб, мысли путались и разлетались, руки дрожали, - ПС не собирался легко отпускать своих подопечных, которым доверял свой искусственный рай. Но ты боролся, и победил своего союзника в войне против снов.

   И сны не приходили и без ПС.

   Но они, черт бы их подрал, вернулись.

***

   - Хочу... - снова повторил Хакури.

   Ли не смотрел на него.

***

   В действительности же Хакури до этого момента сам не знал, чего хочет. Все его прошлые спонтанные желания внезапно померкло рядом с новым; Хакури вдруг понял, что всю жизнь ему хотелось только одного - быть рядом с Ли. Он словно знал его тысячу лет, а не полчаса, он словно шел к нему навстречу все это время с самого рождения, и все те трупы, которые он оставил за собой, вдруг потеряли всякое значение. Все должно было случиться так, а не иначе - иначе он не встретился бы с Ли, и его жизнь была бы ничем.

   Стемнело. Темнота безжалостно поглотила Ли, спрятав его от Хакури.

   Ветер хлестал дождем Хакури по лицу, девятым прерыванием сминая целостность рассуждений мальчика, но тот не сдавался, и все настойчивей восстанавливал программный код своей ущербной логики, цифруя менуэты чувств и переводя в частоту обновления биение сердца.

   - Нет, все-таки хорошо, что идет дождь, - тихо сказал Ли. Конец фразы утонул в шуме капель и раскате грома. На мгновение раньше молния осветила его худощавое лицо с коротеньким носом и закрытыми глазами.

   - Знаешь что? - Хакури дрожал, преданным взглядом буравя тьму в той точке, где лишь мгновение вспышки грома назад находился Ли. - Я тебя ненавижу.

***

   Сердце учащенно билось, гоняя бедную кислородом кровь по немеющему телу. Ли с обреченной улыбкой осторожно присел на размокшую от дождя землю, не открывая глаз. Он вспомнил, как во время одного из приступов анемии, желая прекратить эту тошнотворную слабость, глубоко резанул правую руку, когда-то услышав, что вскрывший вены обязательно умрет. И как он испугался тогда, но не смерти, а вида крови - не крови, а почти прозрачной, слегка алой водички, текущей по его кровеносной системе. И как он тогда рвано закричал, тяжело и часто задышав, уже проваливаясь в беспамятство от нехватки кислорода.

   Интересно, подумал он, даже не пытаясь остановить слезы, которые и так растворял в себе бьющий по щекам дождь. Дыхание снова участилось, но теперь Ли знал, что это всего лишь попытка компенсации кислородного голодания, и ничего больше.

   Интересно, а когда Хакури заметит, что я сдох?..

***

   - Ли, знаешь... - втолковывал Хакури уже мертвому другу. - А ведь дождь - это ты. Когда ты кончился, то кончился и дождь. Почему бы тебе не дышать, а? Ли, ну Ли! Ну вот ответь мне, почему бы тебе сейчас не взять и не вдохнуть? Когда дышишь - то живешь.

   Он потормошил мертвое мокрое тело.

   - Верни мне дождь, Ли...

***

   Хакури проснулся и тут же заплакал. Было холодно.

   Ли лежал рядом.

   - Знаешь что? - Хакури встал, грязный и дрожащий, размазал мокрым рукавом по лицу грязь и слезы. - А пошел ты к черту.

   Он пошел прочь от резервации, хлюпая размокшими ботинками по грязным лужам. Ли умер - ну и черт с ним. Зато дождь кончился.

   Хакури шел вперед.

   Взять, что ли, вернуться, сдаться первому же патрулю стражи, пусть выдворят обратно в азиатский район, тогда гори оно все пропадом, пропади синим пламенем, тогда можно и наврать что-нибудь, съехать на свой диагноз, посидеть в сырой, как эта планета, камере, а потом как-то утром с больной от побоев тюремщиков головой опять идти под конвоем в этот Центр нейропсионики прямиком из камеры и слушать идиота, рассказывающего с экрана о радостях жизни и о счастливом детстве каждого человеческого ребенка любой расы. Какой смысл рассказывать о радостях жизни тем, кто видел эту жизнь и знает ей цену?..

   Нет, спасибо. Да и вернуться не удастся, - шлюз-то уже точно прикрыли. А может, и наоборот - выслали отряд на поиски убийц привратника.

   Хакури прикрыл глаза. Из глубины души поднялось отвратительное раздражение, резко захотелось кого-нибудь убить. Злость на окружающий мир разливалась по венам, нагревая кровь, равноускоренно приближая ее к точке кипения. Кажется, у него поднялась температура.

   - Знаешь что? - тихо сказал он, непонятно к кому обращаясь. - Ты урод.

***

   Впереди Хакури ждала лишь матовая полупрозрачная стена, размывающая все, что находилось за ней, скрывающая все тайны мира-за-резервацией.

   - А я хочу посмотреть, что там, - требовательно крикнул Хакури и подошел к этой стене.

   Стоя почти вплотную к этой преграде, он, еще не прикасаясь к ней, понял - она липкая и вязкая на ощупь, и не является непреодолимой. А все преодолимые преграды на своем пути Хакури привык уничтожать.

   Так было проще.

   Он попятился назад, оступился и сел прямо в лужу, подняв тучу брызг. С трудом встал, не отрывая полного ненависти взгляда от стены.

   Хочешь преградить мне путь? Я ведь все равно выйду, выберусь наружу. А то привыкли, что взрослые мною командуют, так и все вокруг решили заниматься тем же? Я сам себе хозяин, и я сам могу сдержать слезы, которые сейчас сами собой капают из глаз, и мне вполне по силам сдержать дрожь в руках, и я буду делать все, что сам захочу. Я не Хакури, Хакури нет, он не посмеет здесь появиться. Его пристрелят, тут же, он в федеральном розыске, а ты...

   Мальчик тихо и безутешно плакал, не отрывая полных ужаса и ненависти глаз от преграды, прижав к груди скрытые длинными рукавами старого армейского свитера кулачки.

   ...а ты вернись обратно, Хакури, - ангельским голосом с демонической напевностью разрывалось его сознание, - ложись-ка спать, и ни о чем не думай. Завтра у тебя трудный день, у вас много уроков, и тебе опять попадет за то, что ты не сделал математику. А почему ты не сделал математику, а, Хакури? Ну и что, что твоя тетка была светилом математики, и каждый раз душа в тебе разрывается дикой болью, когда ты видишь аккуратные мертвые числа?! До этого никому нет дела.

   А ведь ты уже давно перестал быть, Хакури, тебя давно уже нет, ты мертв, ты мертв, ты мертв и лишь разлагаешься. А то, что ты двигаешься и говоришь, - так автомат с колой, примитивный кибер, тоже двигается и говорит.

   Ты труп, малявка, - закончила маленькая девочка, убитая им пять дней назад.

   В этот момент Хакури дико и страшно заорал и бросился к стене.

   И момент соприкосновения с вязким приятным теплом стал отправной точкой его посмертного существования.

***

   В последние мгновения своей жизни он видел сон.

   Седой старик улыбался и спрашивал раз за разом, с издевательской добротой в голосе:

   - Малыш, ты, что здесь делаешь? Малыш, ты, что здесь делаешь? - и каждый раз ударение сначала падало на "что", а потом на "ты".

   А Хакури плакал и не знал ответа.

   Плакал потому, что не знал ответа.

***

   Словно в насмешку над отвергнутым Богом, человеку захотелось создать что-то по своему образу.

   Ну, и подобию, скрепя сердце.

   Человек оказался бесподобен.

   Пришлось создавать нечто иное.

***

   - Где они сейчас?

   Полный мужчина лет сорока сидел за столом, разглядывая под светом настольной лампы личные дела Ли Джеймса и Хакури Тагавы, две тысячи двадцать девятого и две тысячи тридцать первого годов рождения соответственно, при этом задумчиво курил сигару. Он выдохнул дым, и повторил свой вопрос, произнося каждое слово, словно вбивая гвозди:

   - Где. Они. Сейчас?

   Сидящий напротив полного здоровенный негр, похожий на растренированного боксера-тяжеловеса, ответил низким, хрипящим голосом:

   - Сэр, все по инструкции, Тагава сейчас на нулевом этаже, спит под действием...

   - С этим экземпляром понятно, - перебил его толстяк, и снова затянулся. - Меня интересует этот... как его... Ли Джеймс этот... Где он сейчас?

   Слова выходили из его рта вместе с дымом, и растекались по комнате серой пеленой.

   Негр отмахнулся широкой ладонью от слов и от дыма.

   - Должен все еще лежать между оградой и... - заметив острый взгляд толстяка, он тут же спохватился. - Мы не знаем, мистер Гаррисон.

   - Рик, - толстый Гаррисон противно ухмыльнулся. - А хоть кто-то знает?

   Знает только Бог, жирная ты свинья, - подумал Рик. Знает только Бог и возможно друг этого Ли, сейчас накачанный ПС по самые уши.

   Но в ответ он лишь пожал широкими плечами.

   - Мы не ясновидящие нейропсионики, сэр, мы департамент по охране находящихся в резервации Центра Патрициев.

   Иными словами, мы крысоловы, - продолжил он про себя. И дохлыми крысами не занимаемся.

   От своих же мыслей Рика передернуло.

   Гаррисон затушил сигару в пепельнице в форме человеческого черепа, надпись на лбу которого гласила "Smoking kills!".

   - Кто родители Тагавы?

   Мать твою, ты ведь мог прочесть это в личном деле, а не долбать меня!.. Каждый раз, когда Гаррисон спрашивал о семье содержащегося с младенчества в резервации подконтрольного ребенка, - а спрашивал он всегда почему-то только о детях, - о его пристрастиях, увлечениях, друзьях, - каждый раз старший охранник Рик О'Коннор думал об одном и том же, хоть и разными словами. Ты ведь мог прочесть это в личном деле этого ребенка, жирный ублюдок мистер Гаррисон, сэр.

   У Рика сложилось впечатление, что Гаррисону доставляет неземное удовольствие выслушивать всю ту дрянь, которая почему-то называется жизнью этих детей. И еще ему нужно, чтобы это рассказывал именно Рик.

   - Отец погиб на китайско-японском фронте в первые дни войны, пять лет назад. Мать и младший брат в плену, старший брат все еще воюет.

   Неужели тебе не хватит этих сухих фактов, неужели ты сейчас начнешь выспрашивать дальше, питаясь болью этого паренька, - с тоской подумал О'Коннор, разглядывая флажок с эмблемой департамента, - улыбающимся мультяшным мальчишкой в военной форме, держащим в руках земной шар. Неужели, мистер Гаррисон, тебе мало?

   Гаррисон присвистнул.

   - Трое детей в семье? Не многие на это решаются. Как им удалось получить лицензии? А, вижу справку. Каждый второй ребенок... м-м... понятно. Вот так этот... э-э, Хакури, к нам и попал?

   Рик снова пожал плечами.

   - Ясно, - Гаррисон взял в руки фотографию мальчика, пристально всмотрелся в нее. - А есть у этого Тагавы друзья? Как учится?

***

   Знаешь что, Ли? Я зря оставил тебя лежать там, в луже...

***

   - Ри-ик, не спи!

   Рик продолжал разглядывать смеющегося мальчишку на флажке, которого не тяготила в качестве вечной ноши целая планета. Зачем мы держим аналитический отдел, зачем ребята из этого отдела каждую неделю подробно излагают все события, изменения отношений, характера, характера отношений, зачем нам средства наблюдения, если этот жирный козел по любому поводу терзает меня?

   - Ровесники его сторонились, возможно - побаивались. Парень он нервный, - Гаррисон хмыкнул, и Рик тут же возненавидел его за это, - нередко дерется, - а это он умеет, насобачился в резервации хорошо, - никому не спускает обид. Друзей у него, похоже, что нет.

***

   Наверное, Ли, я вернусь к тебе...

***

   - А за что у него "белая полоса"? - скучным голосом, словно интересуясь при покупке щенка, а откуда у него такое пятнышко на носу, которое портит весь экстерьер, сказал Гаррисон, отложив фотографию мальчишки-азиата.

   А за что ставят "белую полосу", по-твоему?

   - Несколько попыток самоубийства и немало убийств, явная циклофрения в запущенной форме.

   - Наследственность, понятно, но... это из-за этой его псевдотетки, математички? - Гаррисон сложил руки на стол. - Что она с ним делала?

   - Это есть в личном деле, сэр, - сухо ответил Рик.

   Он не собирался рассказывать об этом Гаррисону.

   Он даже не собирался вспоминать то, что было описано в личном деле Тагавы с тринадцатой по шестнадцатую страницу.

   Но он знал, что забыть такое не получится.

   - Ясно. Рик, - толстяк сверлил О'Коннора маленькими глазками самой важной крысы в этой норе. - Джеймса - понятно куда, а Тагаву - нейропсионикам, потом генетикам...

   - Знаете, - грубо вскинулся Рик, но громадным усилием воли он сдержался, и продолжил все тем же размеренным спокойным тоном, вновь переведя взгляд на флажок. - Знаете, я, наверное, брошу все это.

   - Отчего же?

   Рику показалось, или в голосе Гаррисона действительно было удивление?

   - Оттого, что каждый ребенок - это мир, который мы должны спасать, а не разрушать в угоду... ну, вы поняли. Потому что во всем, что случилось с этими детьми, есть и наша вина. И во всем, что может случиться с нашими детьми, детьми всего мира, - будет наша вина.

   Голос Рика все-таки предательски дрогнул. Гаррисон откинулся на спинку кресла, и лицо его скрылось в темноте.

   - О'Коннор, ты ведь воевал в Японии.

   Это не был вопрос, это было утверждение, но Рик отозвался:

   - Да, я воевал в Японии.

   - Каждый ребенок - это мир, который мы должны спасать, а не разрушать... - задумчиво протянул Гаррисон. - Красиво сказано. А сколько миров на войне уничтожил лично ты, О'Коннор?

   Мальчишка на флажке заплясал перед глазами Рика.

   О'Коннор встал.

   - Разрешите идти, мистер Гаррисон? - ровно спросил он, до хруста сжав кулаки. Желваки на его щеках ходили ходуном, но он очень надеялся, что в темноте кабинета этого не было заметно.

   - Иди, О'Коннор, - кивнула тень за лампой. - Работай. Выполняй распоряжение.

   - Так точно...

***

   Ли, я обещаю, что исправлю ошибку...

***

   Когда О'Коннор вышел, Гаррисон достал из коробки еще одну сигару, подкурил ее, выдохнул дым. Неистовство этого маленького узкоглазого ублюдка - именно то, что надо. Если его не убило пситорсионное поле, а судя по докладу О'Коннора - он еще и увидел его, то этот крысеныш будет очень хорошим дополнением к грядущему творению.

   Надо только, чтобы карту его головного мозга зафиксировали как можно более точно. Тогда на его основе можно делать не целеустремленных, но стандартных клонов, а идеальных, неостановимых, несокрушимых солдат, способных противостоять киберам.

   Вот только О'Коннор...

   Гаррисон взял в руки карандаш и аккуратно вычеркнул из списков обитателей резервации Ли Джеймса и Хакури Тагаву. Он не пользовался современными технологиями, небезосновательно считая, что бумага - гораздо надежнее.

   Затем из реестра департамента по охране он вычеркнул Адамса, - убитого Тагавой привратника, - и, вздохнув, Рика О'Коннора. И, сняв телефонную трубку, набрал трехзначный номер.

***

   А когда Хакури умер, он открыл глаза.

   И увидел, что Ли все еще протягивает руку со шрамом.

   - Знаешь что? - Хакури счастливо улыбался.

   Ли улыбнулся в ответ.

   - Знаю.

  

конец декабря 2006.