Порой жизнь кажется сном, сон кажется жизнью. По утрам я боюсь просыпаться. По вечерам я с радостью засыпаю. Что происходит между этими промежутками? Я боюсь запомнить.  Страшно перепутать реальность жизни и реальность сна. Слишком страшно. Особенно, когда уже не знаешь, что жизнь, а что сон.

   Утро выдалось солнечным и морозным. В такое время поэты творят шедевры. Я же просто прошел на кухню и включил чайник.  В душ ужасно не хотелось, но я смог себя заставить. Помылся, проглотил пару бутербродов с дешевым кофе, включил телик. Ничего интересного. Одевшись, я вышел на улицу.

   Первая сигарета за сегодня покинула пачку. Обожаю утром стоять у подъезда и смотреть на прохожих. Смешные. Несутся куда-то. Размышляют о смысле жизни, учатся, работают, творят шедевры, напиваются, женятся, воспитывают детей, умирают, попадают в ад или рай, отличаются друг от друга только запахом изо рта...

   Сигарета догорала. Отбросив окурок в сторону, я двинулся к остановке маршруток. Очереди не было, и маршрутка уже стояла, ожидая пассажиров. Повезло.

Отсчитав водиле кровно заработанные, я врубил плеер и откинулся на сиденье.

— Простите, — сквозь грохот музыки пробился девичий голосок. Я скинул один наушник.

— Простите, не подвинетесь. Мне не пробраться с сумкой. — Миловидная девушка лет семнадцати с огромным баулом, пыталась пролезть на заднее сиденье.

— Конечно, — улыбнулся я и, нагнувшись, подхватил сумку, пытаясь помочь девчушке.

   Когда я поднял взгляд на нее, сразу понял, что совершил ошибку. Мне в лицо летел стилет. Увернуться не было возможности. Хотя б успеть запомнить ее лицо. Да! Зеленые глазки, полные страха. Тонкие губы, розовые с мороза пухлые щечки, коротко постриженные каштановые волосы, длинный носик.  Я запомню ее лицо.

   Стилет влетел в мой левый глаз и противно заскрежетал, когда девушка потянула его на себя. Второй удар пришелся в горло. Сидящие в маршрутке люди визжали от ужаса, попав под фонтан крови. Девушка развернулась и бросилась бежать. Никто не бросился ее догонять. Никто не бросился спасать мою жизнь.  Водила схватился за сердце и сползал под сиденье. Остальные не прекращали визжать. Хоть бы они заткнулись!

Самое противное в смерти — это чувство вины. Так стыдно не попрощаться с теми, кто успел стать тебе дорог.... И уйти.                   

   Я попытался пробиться к окошку кассы, чтобы узнать, когда отправиться следующий поезд на Холмы. Айрен шагал сзади меня.

— Куда прешь, придурок! Разуй глаза, здесь люди стоят с самого утра. Только вас козлов и не хватало, — высокий мужчина в старомодных очках, по-видимому, боящийся встретить старость в этой очереди, схватил меня за плечо и толкнул. — Пшли вон отсюда.

   Очередь зашумела. Айрен ни говоря ни слова достал из кармана пистолет и ударил возмущающегося по затылку. Хрустнула кость. Долговязый свалился на грязный пол провинциального вокзала. Толпа сделала вид, что ничего не произошло. Айрен сделал вид, что не заметил толпу и дополнил удар по голове выстрелом в лоб.

   Позже, когда мы уже развалились на мягких кроватях купе экстра-класса, послали за выпивкой и девочками я спросил Айрена:

     — Зачем ты убил его? Он нам ничем не помешал.

Мой странный друг, которого еще два дня назад я не знал, закурил и принялся отвечать. Слова, вылетавшие из его рта, казались мне пулями, так резки и быстры они были.

— Понимаешь, Глеб, он нагрубил нам. Он, пытаясь дать тебе понять, что твой поступок некрасив, сделал сразу три плохих поступка. Во-первых, он некультурно выражался, а в очереди были дети и женщины. Во-вторых, он задел нашу честь своими словами, будучи уверенным, что мы не ответим ему. В-третьих, он напал на тебя сзади.

— Это дало тебе повод убить его?

— Глеб, какой ты глупый. Если убить плохого человека, то мир станет лучше. Убив его, я сделал благо. Все плохие поступки надо наказывать. Наказывать смертью. Нельзя давать человеку знание того, что у него есть шанс все исправить.

— Но ты его убил. Ты не думаешь, что ты сам нехороший человек? Тебе не кажется, что убийство — это очень плохо? Не просто плохо, а ужасно.

— Ты прав, — он улыбнулся. У меня в животе засвербило от его проявления человечности.

— Ты уловил суть. Я тоже плохой. Если кто-то захочет меня наказать, он будет прав. Я только его поддержу.

— Подожди, но если ты убьешь плохого человека, следующий посчитает тебя отвратительным, третий пристрелит его...

— Опять верно подмечено. Это неизбежное зло. Тех, кто вершит правосудие надо убивать наравне с преступниками. Чем они лучше? Они такие же убийцы, только прикрывающиеся законом.

— Выходит, по-твоему, каждый должен носить оружие и убить человека, который совершил проступок. Но тогда пойдет цепная реакция, Все будут убивать друг друга по кругу, пока не останется один. Один человек на весь этот большой и глупый мир.

— Так и будет. Люди должны подумать к чему приведут их поступки. Если я буду знать, что, совершив зло, вместе со мной умрет весь мир, то я не совершу зла.

— Философ, блин. Никаких логических ошибок в своих размышлениях не замечаешь?

   Он не успел ответить. В купе ввалились полуголые девушки, и почему-то такой же полуголый официант. Я решил перенести наш спор на более скучное время. Айрен отложив в сторону тесак, которым он последние минуты чистил ногти, схватил официанта за шею и вышвырнул в коридор.

    Девушек мы поделили почти поровну. Мне три — ему одна, но по весу равная моим крошкам.

    Странный вкус у этих властителей судеб.

   Девушки покинули мое скромное жилище только на подъезде к Холмам. Еще раз, похлопав каждую по попке, я принялся одеваться и собираться. Через три минуту я был готов к продолжению игры. Айрен проделал то же самое, но чуть медленнее. Ну что ж! Вперед!

   Я не верю в судьбу. Фатум не действует на меня. Судьбой управляю я сам. Это сложно. Поэтому нервы сдают. Поэтому меня не любят. Поэтому меня боятся.

   Дворец гудел. На сцену вышла очередная группа девочек — припевочек и затянула жалостливую песню о любви. Молодежь устроила звездное небо из огоньков зажигалок. Оттолкнул в сторону целовавшуюся парочку школьников, я стряхнул с себя пьяного, улыбнулся симпатичной блондинке и схватил за плечо молодую девушку в черной кожаной куртке. Она повернулась. Ее глаза расширились от удивления. Девчонка протянула руку ко мне, коснулась щеки и тут же отдернула. Я взял ее ладонь в свою. Ладошка была сухая и горячая. Не отрывая взгляда от зеленых глаз, я поднес ладонь к губам и поцеловал ее.

  Музыка стихла. Девочки — припевочки общались с публикой.

 — Пошли со мной. — Я отпустил руку, недавно убившую меня, и стал пробиваться к выходу.    Девушка направилась за мной. Куда ж она денется?

   Мы вышли в фойе и сели в кафешке.

— Два пива, пожалуйста, — сообщил я официантке.

— Я не пью, — твердым голосом сказала девчушка.

— Это не тебе... И кофе девушке. Тебе с сахаром?

— Да.

Официантка убежала исполнять заказ.

— Надо же какая смелая. Не каждый может разговаривать таким тоном с человеком, которого месяц назад лишил жизни.

- Кстати, как тебя еще не арестовали?

Она пожала плечами. Сжав губы, она смотрела на меня.

Как же она красива! Я любовался ее лицом. Чуть раскосые глаза придавали ей неповторимое обаяние. Нет, она не красива — она, именно, прекрасна и неповторима.

  Официантка принесла пиво и кофе.

  Я отхлебнул и достал сигарету.

— Чем я так тебе мешал? Почему? За что? — колечко дыма растворилось в ее волосах. Она молчала. Я закрыл глаза и попытался прочувствовать ее эмоции. Ненависть — это и без того понятно по ее лицу.  Отчаяние — не получилось меня убить? Страх отсутствовал. Зато в воздухе витала такая доза вожделения. Я даже не сразу сообразил, что на сцене пляшут полуголые танцоры, а пришедшая молодежь оттягивается во всю. Нет! Похоже, у этой девчушки тоже бурлит кровь.

— Ладно, давай с начала. Может, представишься? Я не просто не понимаю, почему ты меня убила, я даже не знаю, кто ты такая.

  Девушка молчала. Крепкая штучка.

— Золотце, — еще одно колечко удачно попала ей в нос. Девчушка закашлялась. — Золотце, мне в принципе все равно как тебя звать, мне не интересно, что с тобой будет дальше. Я хочу знать, почему ты убила меня. И, поверь мне, ради этого ответа, я способен проявить свои худшие качества. Ох, какой я мразью могу быть! — Я покачал головой и сделал еще глоток пива.

  Она попробовала кофе и поморщилась.

— Не попросите принести ложечку. Наверное, сахар не размешали.

— Официантка, — повернулся я к стойке и тут же сообразил...сахар лежал на ее блюдечке. Пластмассовые палочки призванные заменить этот нехитрый кухонный инструмент стояли в стакане на краю стола. Вот ведь чертовка!

  Лицо взорвалось от боли. Девчонка отбросила пустую чашку в сторону и понеслась к выходу. Мое лицо горело от кипятка. Ох, разукрасила она меня. Маленькая дрянь!

С трудом, приоткрыв один глаз, я с восхищением смотрел ей вслед.

— Чем вам помочь? Вагиз звони в охрану. Пусть поймают девку. Она только что ошпарила клиента. — Официантка подлетела ко мне, чуть не зашибив подносом.

— Оставьте девчонку в покое.

Барменша ошарашено смотрела на меня:

— Но...Она...

— Лучше скажите, где у вас тут медпункт?

— Давайте я вас провожу.

   Вагиз, и не подумавший обращаться в охрану, проводил меня подозрительным взглядом. В зеркалах это было очень заметно.

   Ветер дул мне в лицо. Капли дождя хлестали по лицу. Босыми ногами я стоял на холодной траве. Скорее бы уже! Усталость давала о себе знать.

   В шести метрах от меня стояли, выстроившись в линию, гвардейцы магистраторов. Дула их ружей смотрели мне в грудь.

   Из строя выдвинулся один из солдафонов.

— Глеб Дворецких если у вас есть последнее желание...

Я сплюнул ему под ноги и попытался внятно произнести:

— Пшол в жопу, джинн долбанный.

Получилось. Все-таки нелегко говорить, когда у тебя во рту от побоев отсутствует половина зубов, а вторая половина болит.

  Дождь прекратился.

— Даже погода радуется твоей смерти, — Он смотрел на меня остекленевшими глазами. — Воистину магистратор придумал тебе достойное наказание.

  Он подошел к шеренге стрелков.

— Целься. Готовься. Пли.

Пять выстрелов разом грохнули в ночи. Какой-то солдатик не смог выстрелить. Бедолага. Достанется ему от старших по званию.

   Умирать страшно. Особенно когда знаешь, что не всегда смерть является благословением.

   Смерть в эту дождливую ночь была для меня наказанием. До чего же они жестоки! Жестоки и глупы!

А как хорошо все начиналось.

   Холмы поражали воображение гостей уже на вокзале. Мы с Айреном полчаса любовались перроном, билетными кассами, скамеечками. В каждую буковку вывески «Холмы. Мы всегда рады гостям», висящей над дверьми вокзала, мастера вложили столько души, что, казалось, буквы были живыми. Что говорить об остальном? Все светилось красотой. Здешние мастера были величайшими умельцами.

Айрен снял с пояса пистолет и швырнул в урну.

— Таких людей нельзя убивать железом. В их смерть надо вложить тепло человеческой души.

  Мы обошли вокзал и, сев на попутку, поехали в центр города.

  Лошадка неторопливо везла нашу повозку по мощеным улицам.

  Мы вдыхали запахи Холмов и молчали — любовались городом.

— Ты знаешь, порой я хочу покончить со всем этим и заняться выращиванием цветов, где-нибудь на берегу лесного озера. — Айрен вздохнул. — Представляешь! Поэтому я боюсь красоты. Она делает из людей трусов и слабаков. Этот город настолько же великолепен, насколько мертв. Когда ты живешь окруженный только идеальным, ты начинаешь замечать тончайшие грани несовершенства. Это худшее, что может случиться с человеком.  Он начинает разделять жизнь на достойное и недостойное.

Запомни это, Глеб — настоящая красота всегда мертва.

  Оставшуюся дорогу он не проронил больше ни слова. Я раздумывал над его словами. Наконец возница остановил лошадь.

— Приехали, господа.

Айрен кинул ему пару монет, и мы пошли к городскому храму.

  Башни собора тянулись к небу. Мой зоркий взгляд не мог разглядеть позолоту куполов. Так высоки они были. Стены давили на меня. Давно я не чувствовал себя столь жалким, наверное, с самого рождения.

  В храме было холодно. Пахло мятой и свежим хлебом. Мы прошли мимо рядов черных деревянных скамеек. Со стен на нас смотрели черепа святых. Я шел и молился. Так положено. В храме всегда надо молиться. Меня никогда не интересовало кому и зачем. Мне нравился сам процесс.

  Айрен подошел к алтарю и достал из полы куртки кролика. Зверек тряс ушами и колотил лапами.

— Нет, малыш тебе не удастся сбежать.

  Я закрыл глаза. Не люблю убийства. Когда я открыл глаза, Айрен уже лежал на алтаре, раскинув руки и глядя в потолок. Кролика видно не было. Я прилег рядом, и меня тут же затрясло. Я услышал молитвы людей. Я прочитал души просящих. Они молились о здоровье близких, об успехе, требовали денег, любви, надеялись на везение. Люди просили простить грехи вранья, обжорства. Молили забыть богов минуты людских промахов. Я перевернулся на живот и тут же услышал более сильные голоса. Проклятия сыпались на меня со всех сторон. Я сжался. Люди проклинали соседей, родных, жен, сыновей, дочерей. Просили о скорой смерти близких. Призывали болезни на их голову. Отдельной песней в мозгу звучали мольбы о мести. Как же все-таки изобретательны люди во гневе.

   Трястись я перестал только через час, после того как мы покинули храм. Все это время я шел, опираясь на плечо Айрена.

— Ну что, властитель судеб. Ты привел меня сюда за этим?

— Нет, конечно. Об этом, — он махнул рукой по направлению к храму, — ты и сам догадывался. Мы здесь по другой причине.

   Меня тянуло к нему и, одновременно, я его боялся. Он, тот, кто взял на себя право судить. Он — властитель судеб. Вечно одинокий. Вот почему он так заботиться обо мне. Ему просто больше не с кем поделиться ни горем, ни радостью. Он заботиться обо мне как о собственном сыне, если бы он мог иметь детей. Но он и требовательней ко мне, чем к друзьям.

— Глеб, расскажи мне о той девушке, — мне на секунду показалось, что он смутился. — О той с другой Стороны.  Расскажи, что было дальше.

   Я достал из кармана кисет и попытался набить трубку. Ноги просто не держали. Айрен усадил меня на траву и помог с табаком. Я затянулся. Трубка дергалась в ослабевших руках.

— Да, Айрен, конечно, расскажу. Ее звали...                     

— Света, Светочка.

  Я целовал ее накрашенные вишневой помадой губы. Меня пьянил запах ее волос. Она обхватила меня ногами. Острые ноготки впились в мою спину, расцарапывая до крови.

— Светик мой. Ты моя, только моя. Я не отпущу тебя.

Никогда.

   Зеленые, чуть раскосые, глазки смотрели на меня и требовали клятв, обещаний.

   Я не мог им отказать. Я клялся ей в любви. Обещал сделать венок из лучиков солнца. Света верила мне. Как она могла не верить человеку, которого уже один раз убила, а во второй искалечила.

   Утомившись, мы заснули. Светлана положила голову мне на грудь. Я обнял ее за плечи. В таком виде нас и застала Димона.

   Она стояла над нашей постелью, сложив крылья за спиной.  Меч в ее руке слабо светился. Я аккуратно положил головку Светы на подушку и выбрался из-под одеяла. Димона расправила крылья. Снег, блестящий в огнях фонарей за ее спиной придавал картине фантастическую красоту. Я стоял голый перед ангелом, парящем под потолком. Она занесла меч над моей головой. И ударила.

  Меч прошел сквозь меня. Я не смог удержаться и закричал.

  Светлана вскочила и бросилась ко мне. Я лежал на грязном ковре и глядел на ангела жизни. Димона нанесла второй удар.  Меч свистнул в воздухе и вошел в тело моей любимой. Она упала на колени, и затем свалилась лицом вперед. Я ничего не смог сделать. Мне было не подняться. Я даже не знал, жива она или нет. Я пытался встать на ноги, но не мог пошевелиться.

Когда настало утро, и солнце заглянуло в наше окошко, я провалился в беспамятство.

   Айрен слушал меня с интересом.

— Глеб, Ты, знаешь, наши сны таят в себе опасность. Иногда тебе не хочется оттуда возвращаться. Здесь у тебя есть ответственность, здесь надо делать сложный выбор. В наших снах все просто. Взлет, падение, снова взлет. Все решено за тебя.  Ты просто играешь по сценарию. Здесь ты сам выбираешь правила игры. Ты сам пишешь сценарий. Мир снов околдовывает нас. Ты должен сопротивляться. Нельзя верить в сказку. Это недостойно властителя судеб.

— Но я не властитель.

— Будешь. Непременно. — Айрен откинул челку со лба и вдруг обнял меня.

— Ни в коем случае не дай снам шанс убедить тебя в их реальности. Иначе ты пропадешь, — прошептал он мне на ухо. — А теперь продолжим наш путь, Глеб. Время течет подобно лавине.  Вначале выбирает направление, потом ищет свое начало, а затем набирает ход и не останавливается, пока не кончится.

Мы брели по красивым улочкам Холмов. Айрен торопил меня. Солнечные лучи слепили глаза, отражаясь в чистых окнах домов.

— Смотри, Глеб, — Айрен сел на корточки.

Напротив него на траве нежился кот. Разодранная морда, висящее ухо говорили о дружелюбном поведении зверюги в недавнем прошлом. Айрен подошел к коту и коснулся ладонью его носа.

— Знаешь, Глеб, почему люди так любят кошек? Потому что кошки воплощают все то, о чем мечтают люди. Эти хвостатые мурлыки презирают тебя в лицо, они всем видом показывают, то, что не они зависят о людей, а люди от них. Они ведут себя по-королевски, и трусливо не пресмыкаются перед нами. Люди мечтают так же честно относиться к окружающим, но это всего лишь мечты.

   Айрен убрал руку от мордочки котяры и повернулся ко мне.

   Кот за его спиной встал на лапы, выгнув хвост трубой, завопил.

— Вот теперь пойдем.

   Мы шли, а за нами семенили коты и кошечки. Я чувствовал себя предводителем маленькой армии. Редкие прохожие удивленно взирали на наш отряд. Ответом им было мяуканье и недвусмысленное шипение. Наконец, Арена — грандиозное здание, место проведения представлений и состязаний, оказалась в пределах нашей видимости. Подходя к этому каменному монстру, я чувствовал дрожь в коленях. Зашли мы с черного хода. Одетый клоуном администратор проявлял волнение и, когда увидел нас, сразу заверещал:

— Сколько ж можно? Я думал, вы не придете.

Он схватил меня за руку и потащил по узким коридорам внутрь Арены.

— Быстрее, ваш выход после Матильды. Она уже на сцене.

  Администратор вдруг остановился и посмотрел на сопровождавшую нас свиту. Челюсть поехала вниз. Айрен помог старику собраться с мыслями, вежливо захлопнув его пасть.

— Мы обо всем договаривались, — произнес он тоном, не терпящим препирательств.

— Конечно, — залепетал администратор. — Конечно, господин... Айрен оттолкнул старика, тот отлетел к стене.

— Мы пойдем дальше сами. Спасибо, более не смею пользоваться вашей добротой, — прошипел Айрен.

   Старик, глядя в черные зрачки моего друга, затрясся. Рука скользнула к вороту рубахи. Ему не хватало воздуха. Что сделаешь — больное сердце.

   Из полутемных коридоров мы выскочили под яркий свет арены.

Мимо проскользнула за кулисы худая девушка в ярком костюме, наверное, Матильда.

Айрен не говоря ни слова, вышел на центр манежа, затем, обернувшись к обслуге, крикнул:

— Два кресла для меня и моего друга. Да поудобней.

Прикрыв глаза ладошкой — свет был слишком ярким — я рассматривал зрителей. Казалось, весь город сидит в этом огромном цирке. Люди, затаив дыхание, смотрели на нас. Ждали чего-то необыкновенного. Я улыбнулся. Ждете — получите.

Айрен расселся в кресле и рассматривал публику. По залу пронесся ропот.

— Когда же они начнут, — расслышал я детский голосок.

— Не бойся, малыш. Уже скоро, — громко ответил мой друг.

— Как ты думаешь, Глеб, правильное место мы выбрали для нашей миссии? Булгакова напоминает

— Конечно, Айрен, лучше и представить не возможно. Здесь же весь город. Каждый притащил с собой ребетенка. Праздновать так всей семьей. Прекрасная традиция.

— Для нас... — улыбнулся Айрен своей обычной улыбкой. Зря он при детях так.

   По-видимому, тот же самый ребенок, задавший вопрос о начале разрыдался от ужаса.

— Начинаем, Айрен?

— Начинаем, Глеб.

   Властитель щелкнул пальцами, и на арену выбежали наши друзья — коты и кошки. Они расселись полукругом и смотрели на Айрена.

— Маэстро, вальс!

Дирижер взмахнул палочкой, и музыка закружилась над манежем. Вместе с музыкой в танце закружились и коты. Они, галантно обнимая своих дам-кошечек, кружили их в объятиях.  Зверьки так ловко и синхронно отплясывали, что даже я завороженно глядел на них.

— Маэстро, что-нибудь более ритмичное.

  Оркестр, офигевший от творившегося на арене, так грохнул румбу; что я подумал — здание развалится от шума. Коты с диким воплем «йаууу» стали крутить своих партнерш в какой-то безумной пляске. Дети звонко смеялись и пытались выбежать на сцену — детишки любят прыгать и танцевать. Их мамаши, папаши, дедушки и бабушки сидели, словно пораженные откровением, наблюдая эту кошачью пляску.

Я подошел к Айрену. Тот наслаждался произведенным эффектом. Худрук, блин.

— Что дальше? Может, пощадим их.

— Ты слишком добр. Это плохое качество. За твоей добротой может скрываться трусость. Мы выжжем это из тебя. Когда будет время, а пока дай людям напоследок вкусить радости. Их жизнь скоро переменится. Пусть надышатся тем воздухом, которого не ценили.

   Коты и кошечки отплясывали. Их па — когда они скручивали хвостики и подпрыгивали, разворачиваясь в воздухе друг к другу мордочками, приветствовалось публикой.

   Даже старые матроны скинули маску почтенности и свистели, сунув пальцы в рот.

   Я глядел на эти адские пляски и грустил. Решать всегда страшно, но кто-то должен это делать. Кто если не я?

— Довольно, — голос Айрена прорезался сквозь адскую румбу.

   Музыка смолкла. Публика зааплодировала, но тут же под взглядом темных глаз моего друга замерла в своих креслах.

— Я хочу рассказать вам одну историю. Она не очень длинная, вы не заскучаете, но зато наши танцоры отдохнут. — Айрен кивнул кошакам и те, расшаркиваясь и постоянно кланяясь, удалились за кулисы.

— стало быть, так... — голос Айрена разнесся под сводами Арены.

   У семьи, назовем их, к примеру, Каупервудами родился сын.  Мистер и миссис Каупервуд души не чаяли в своем ребенке и всячески потакали его капризам. Они пытались дать ребенку все, что могут дать родители. Они сами обучали его, потом молодой Фрэнк — так звали дитя, пошел в школу. Парень был прилежным учеником. Он не так быстро все схватывал, но зато не знал, что такое лень, а согласитесь это немаловажно.

   Фрэнк рос и становился умней. Он прочитал все книги в школьной библиотеке, затем в городской. Мама и папа поощряли его. Юношу не интересовали спорт, выпивка, девушки. Все силы он прикладывал к тому, чтобы стать умнее всех.

   Ребенок пытался узнать обо всем на свете из книг. Родители переехали в самый крупный город в их стране. Фрэнк не вылезал из библиотеки. Он делал паузу в чтении только для того чтобы слушать лекции выдающихся ученых и философов.

   Наконец, он понял. Понял, как можно добиться того, о чем он мечтал — о всезнании. Необходимо жить долго. Жить и размышлять. Мозг не должен отдыхать ни секунды. Мозг не должен тратить силы на ненужные процессы. Все подчинено будет одному — разгадать все тайны жизни.

   Он загорелся этой идее и придумал, как ее воплотить.

   Однажды темной ночью он закрылся в доме — местные газетчики сошли тогда с ума, пытаясь туда проникнуть. Кроме него был еще один человек — тот, кому он больше всего доверял — его отец. Каупервуд-старший выглядел бледным, его глаза были красны от слез. Он просил сына не делать того, что тот задумал, но Фрэнк был непреклонен.

— Видишь ли, папа. Только так я могу добиться своей мечты.  Если я не сделаю этого, то моя жизнь будет бесполезной. Я буду мучаться, что не сделал того, что был должен. Я должен отказаться от всех чувств, которые крадут у мозга важные ресурсы. — так сказал он и лег на кровать.

   Отец поплакал еще пару минут, а потом исполнил то, о чем просил сын. Каупервуд — старший отрубил сыну руки и ноги, выколол глаза, вырвал язык, и забил уши песком.

   Сын остался в кромешной темноте своего мира. Он мог размышлять о чем угодно, и ничто ему не мешало. Лишь досадная необходимость — поддерживать силы с помощью пищи мешала ему, да и последующая потребность в удалении отходов. Не знаю, как он решил эту проблему — говорят, он позаботился об этом заранее — придумал хитроумный аппарат. Фрэнк жил и размышлял, его ничего не отвлекало. Он не нервничал — поэтому не болел.  Умерли его родители, а он все стремился к всезнанию. Он не имел контакты с внешним миром за исключением сиделки. Она приходила раз в неделю, чтобы вымыть его тело и убить возможных паразитов — мышей, блох, скарлапендр. Девушку нанял отец нашего гения исполнительную, ведь он несмотря ни на что любил сына. При жизни Каупервуда — старшего девушка приходила раз в неделю. Когда отец Фрэнка умер, девушка появлялась реже и реже. С годами почти все забыли о Фрэнке, и сиделка решила бросить его. Сколько ж можно! Она как обычно протирала его тело мыльной водой. Но в этот раз она не надела перчаток.  Такое она позволила себе впервые. Ее рука с голой кожей коснулась тела Фрэнка. Она не придала этому значения и ушла, окончив свои дела.

   Фрэнк ощутил прикосновение и просто продолжил думать о тайнах вселенной, но что-то изменилось. Из далекого детства ему на ум приходили картины цветения природы. Он вспоминал влюбленные парочки. Он ощутил на своей кожи прикосновение женских рук — так сильно отличающихся от рук матери. Фрэнк больше не мог рассуждать. Все его мысли ушли в фантазии. Он мечтал еще об одном прикосновении женской ручки к его телу. Он ждал, но сиделка не появлялась. Она просто решила, что с нее довольно забот о бесчувственном теле гения. Все равно смысла от его гениальных идей, скрывающихся под черепом нет. Ведь рассказать их Фрэнк не в силе.

   Каупервуд чувствовал себя хуже и хуже. Он не мог мыслить о тайнах — он просто влюбился, так бы мы сказали, почувствовав подобное. Так сказали бы мы, а бедняга испугался. Испугался странного неведомого чувства и покончил жизнь самоубийством.  Он просто заставил сердце работать столь быстро, что оно не выдержало и взорвалось. Так погиб величайший ученый. Он почти разгадал тайну прошлого и настоящего. Он был близок к пониманию будущего. Он просто не смог победить любовь.

   Тело Каупервуда нашли не скоро. Он улыбался как ребенок.  Он понял, что кроме тайн вселенной есть еще и другие вещи, не менее интересные и великие.

   Айрен окончил рассказ. Зал молчал. Тишина скользила меж рядов, сжимая тисками пытавшихся противостоять наваждению.  Арена внимала властителю.

— Эта история очень поучительна. Она имеет глубокую мораль. — Айрен оглядел публику. Люди, на которых падал его взор, сжимались в своих креслах.

— Мысль в том, что, стремясь к светлой цели, нельзя забывать простые вещи. Они не менее важны. Вы, — он резко выбросил руку перед собой. Сжатые меж собой пальцы указывали на ряды. — Вы превратили свою жизнь в служение красоте. Вы стремились к идеалу. Вы забыли только об одном. Идеальным считается то, что считается идеалом неидеальными людьми. Вы отвергли их выбор, вы переложили свой выбор на чужие плечи.  Это плохо, поэтому сегодня я здесь, — голос Айрена становился громче. Он уже кричал.

— Но не все потеряно, — он обернулся ко мне, — Знаешь, Глеб, за что я люблю собак?

— Нет, Айрен.

— Не способные сделать его сами, они беспрекословно принимают чужой выбор, пусть и неправильный. Они не предают того, кто показал им путь.

Айрен свистнул. У меня заложило уши.

  На манеж выехала повозка, запряженная двумя гигантскими собаками. Их черные бока тяжело вздымались. Уши прыгали в такт бега.

Собаки сделали круг и остановились.

  Арен подошел ближе.

— Молодцы. Цер, — он похлопал одну из собак по шее, — да и ты Бер-умница, — вторая склонила перед ним голову.

  Айрен откинул серое покрывало, накрывавшее повозку.

— Сладости, шоколад, конфеты, — он сдернул ткань. — Детишки, налетайте.

   Со всех мест сорвались мальчишки и девчонки. Вся повозка была набита вкусностями. Мой друг довольно улыбался, глядя, как малыши, да и детишки постарше хватали маленькими ладошками сласти. Удивительно быстро при должном и умелом обращении шоколад превращает малыша в негритенка.

   Дети визжали, поглощая лакомства. Айрен стоял, держа меня за плечо, и улыбался.

— А вы что уважаемые родители. Вы не любите сладости? Спускайтесь, прошу вас.

   Первыми пошли те кто понаглее. Остальным уже было не пробиться на арену. Там не то что человеку, мышонку места не было. Внезапно сие действо прервалось воплем. Вопль лился в хор испуганных голосов. Дети бросились врассыпную. Родители вскочили со своих мест, пытаясь помочь отпрыскам. Там где стояла повозка, теперь было пусто. Только у самых колес корчилось нечто черное. Приглядевшись, я опознал варана.  Ящерица щелкнула пастью и пошла на собак. Псины заскулили и рванули в сторону. Повозка полетела за ними. Варан взвыл от боли, когда по нему проехалось колесо, и ударил хвостом.  Колесо разломилась, и содержимое повозки накрыло ящерицу. Внезапно визг раздался с другой стороны. Прямо на моих глазах девочка превращалась в змею.

— Анаконда, — с видом знатока показал на удава Айрен. — Занятно.

   То тут то там происходило очередное превращение. По залу летал несколько грифов, пару пичуг поменьше прятались от сапсанов. Дикобраз подкатился к нам на расстояние вытянутой руки. С обидой посмотрел на наши лица и, запыхтев, покатился дальше. Обезумевшие родители пытались пробиться к нам с Айреном, но дикие животные мешали им. Люди уже просто пытались защититься от когтей, зубов и ядовитых укусов.

   В здание ворвались вооруженные стражники, но Айрен взмахом руки обездвижил их.

— Город прирастает детьми своими. Как воспитаете их так они и будут жить. Проявляю только сущность их, не за что на меня гневиться. Решение было принято — Холмы должны остаться свободными от племени людского навсегда... — Айрен читал слова проповеди, раскачиваясь. Он ничего не замечал вокруг.

   Мне было совсем несложно подойти к нему и аккуратным движение рук свернуть ему шею.

   Он даже не успел спросить за что. Да я бы ему и не ответил. Не моя забота развлекать ответами людей. Пусть даже властителей судеб.

   Убивать всегда тяжело. Особенно тяжело, когда умирающий считает тебя предателем. Со своей совестью после такого невозможно справиться в течение долгого времени.

   Стражники, вновь получившие свободу движения, скрутили меня. Хороший удар приклада утянул меня в темноту. Мне повезло, что последующие удары я не почувствовал. Люди умеют мстить за детей — этого у них не отнимешь.                    

— Проснись Айрен, — я тормошил парня, разлегшегося на сидении. Он протер глаза и, заревев, точно дикий зверь прыгнул на меня. Я увернулся и легким толчком усилил скорость сближение его и стенки.

— Может, успокоишься, — я склонился над ним. — Лучше вытри кровь, пока слушаешь.

   Он сплюнул и уставился на меня.

— Зачем, зачем ты меня убил?

   Я удивленно сдвинул брови.

— Если бы я тебя убил, то ты бы сейчас не разговаривал со мной. По-моему это логично. Так что давай приводи себя в порядок — нам скоро выходить

— Значит...

— Просыпайся, дружище. Это значит просыпайся...

   Найти человека в мегаполисе, если ты последний раз его видел пару лет назад? Что может быть проще, особенно если и в ее и в моем сердце все еще тлеет любовь.

   К сожалению, мне не дано счастья. Я просто не имею права забирать эти крохотные крупицы у неудачников, которые транжирят его, как хотят; да еще постоянно жалуются на нелегкую судьбу. Счастью надо посвящать всю жизнь. Если за него не бороться каждую секунду, оно уплывает к достойному.  Глупости, что счастье не купить. Когда нет денег даже на еду, продается все.

   Вот и наше счастье уже продали кому-то другому. Дело времени — они свое тоже получат. Я не буду разбираться виноваты мы или они. Мне все равно. Мужчина в дорогом костюме взял Свету за руку и сделал шаг к алтарю. Она покорно шла рядом.

   Я выключил звук в своей голове — не люблю, когда поздравления, предназначавшиеся мне, радуют другого.

   Света, моя Светочка-зеленоглазая красавица, шагала под венец с каким-то очкариком.

   Я закрыл глаза и позволил звукам вновь достигать моего сердца.

   Это сон! Это, точно, сон!

— Молодые могут обменяться кольцами, — прозвучал голос работницы загса.

  Я сделал шаг вперед и пошел к регистратору.

— Вы уверены, что они подходят друг другу?

Работница промолчала, зато жених развернулся и, посмотрев на меня сквозь очки, пробубнил:

— Кто вы такой?

— Свали, милок, отседова подальше, — не замедляя скорости, я подошел к Светлане.

   Ее глазки манили меня. Испуг и похоть в воздухе. Теперь я не ошибусь — чувства принадлежат ей.

— Света, моя принцесса, — я обнял ее за плечи и поцеловал в лоб, затем сделал пару шагов назад. — Поздравляю! У меня подарок для тебя!

— Какой? — Светик почувствовала недоброе.

— Я так и не выяснил, почему ты повстречалась на моем пути. Да и не интересно, зачем ты меня убила. Убила — значит, было нужно. Ты хотела этого. Ради тебя я готов на все.

   Из кармана пиджака я достал опасную бритву.

   Света моментально поняла все. Она бросилась ко мне, но не успела.

   Умирать всегда страшно, особенно, когда не знаешь, по-настоящему ты умираешь или только во сне.

   Прости, Света! Ты повстречалась мне не случайно. Такова судьба. Только через муки ты очистишься от грязи грехов. Ты достойна рая, но вначале тебя ждет ад на земле.    

                     ***

   Если ваша жизнь течет гладко и размеренно, то есть абсолютно бесполезно, приходят властители судеб. Они решают за вас все. Они направляют вас на славу или же на убой. Дорога чиста в обе стороны и, кстати, хорошо наезжена.

   Если у вас хватит духу изменить решение властителей судеб, тогда уже приду я. Приду и сделаю все происходящее игрой. Хотя проще заставить властителя сделать неправильный выбор. Мне это несложно.

   Когда вы много грешите, вас после смерти отправляют в ад.  Если вы благочестивы — вас отправляют в рай. Я прихожу, когда вы зависли меж небом и землей. Я прихожу очистить вашу скверну. Я прихожу дополнить ее. Чистилище не оставит вам шанса на спокойную жизнь. Мало кто мог выдержать очищение. Но я ищу таких, и будьте уверены, если найду... сделаю все, чтобы помочь...сорваться.

   Приятных снов! Ведь я в каждом из них, просто найти меня сложнее, чем в реальной жизни. Хотя какая жизнь более реальна?  Кто знает, кто знает?

   Вот я, например, больше не знаю, где реальность.  Магистратор оказался хорошим магом. Он помешал мне. Смутил мой разум, но есть ли в этом смысл. Людишкам нет толка, ну а мне... теперь я...

   Теперь я боюсь по утрам просыпаться, хотя по вечерам с радостью засыпаю. Что происходит между этими промежутками? Я боюсь запомнить. Страшно перепутать реальность жизни и реальность сна. Слишком страшно. Особенно, когда уже не знаешь, что жизнь, а что сон.