Мало! Мало крови! Мало лагерей! Ты нас предал, ты щадил то, что тебе не принадлежит; каждый раз, когда ты щадил врага, будь он даже в колыбели, ты забирал нашу жизнь; ты хотел сражаться без ненависти, но ты отравил ненавистью меня, и она терзает моё сердце. Где твоя доблесть, плохой солдат? Будь ты проклят, солдат поражения! Где твоя честь? Виновный - это ты! Бог будет судить тебя не по твоим поступкам, а по тому, что ты не осмелился совершить: по тем преступлениям, которые надо было совершить и ты их не совершил! (c) Ж-П. Сартр.

  

  

   Маленькому Омару почудилось, что он взлетает. Ощущение было удивительным, будто в мгновение ока нестерпимо жаркая, обволакивающая волна перенесла его из мягкого кожаного нутра автомобиля в зыбкое пространство сна. Потом в плечи и живот с еле слышным надсадным свистом больно впились стропы ремней безопасности, вжали, затянули, упаковали - вырвали из оцепенения навалившейся вдруг тишины. Ближайшее окно разлетелось роем стеклянных жал, мир дрогнул, набух истошным женским криком, скрежетом металла, и, наконец, взорвался. Омара швырнуло о жесткий выступ подлокотника, тряхнуло - оглушенный мальчик, безучастно наблюдал как в уцелевшем узком проеме окна-бойницы переворачивается с ног на голову мир, а потом, с ещё одним жутким, лязгающим ударом снова возвращается в своё положение...

  

   Омар закашлялся и заплакал - не столько от страха, сколько от густого черного дыма, который полз откуда-то снизу и ел глаза. Мальчик завертелся, засопел, пытаясь выпутаться из нейлоновых объятий ремней. Скользкими пальцами нащупал замок. Нажал с двух сторон, дёрнул - есть! Аллах да не оставит сына своего в беде!

   С освобождением вернулся и страх - он противно крутил живот и заставлял красные круги плясать перед глазами. Нана была далеко - шикарное темное чрево бронированного "мерина" было наглухо разделено пополам толстой перегородкой. Он сполз с сидения - в руку кольнули осколки стекла, подергал шторку окошка в перегородке, но её заклинило.

   И тут Омар услышал голоса. Вой милицейской мигалки, а потом, спустя несколько секунд оглушительной тишины - стрекот автомата, почти тотчас же захлебнувшийся и смолкший. Голоса. Голоса были странными, и мальчик почувствовал, как давешний страх нарастает, крепчает, наливаясь свинцом где-то в сердце. Голоса были неправильные...Он осторожно прополз по сиденью к выбитому окну. Глотнул немного холодного воздуха, протёр глаза и замер, забыв обо всём, даже о своей матери, что в тот миг тихо и бессознательно умирала, уложившись виском на острие рукояти коробки передач.

  

   Неподалеку, два высоких человека вытаскивали из грязно-серого милицейского "патриота" нечто, со стороны похожее на большой мокрый бурдюк. Вытаскивали прямо из бокового окна, даже не удосужившись распахнуть дверь. Из мешка по этой самой двери текло что-то темное, пачкавшее светлую краску джипа. Еще один человек находился чуть поодаль - он сидел на корточках перед лежащим у его ног милиционером и равнодушно потрошил недвижное тело. Омар знал, что означают эти дерганные, короткие взмахи ножа - они с дада часто ездили на охоту. И всё же, одно дело наблюдать, сглатывая слюну предвкушения, как один из отцовских помощников свежует оленя или медведя, вываливая теплые кишки на хвойную лесную подстилку, одно дело смотреть, как казнят провинившегося ерси - р-раз, и как в кино, печаком в бледное горло чуть повыше кадыка, и совсем иное... тут!

   Мальчик задрожал. Ну конечно. Ерси! И он вспомнил рассказ отца про ерси - нерабов, тех, что называют себя Дикой Охотой, что они нападают на одиноких правоверных, а наутро их разодранные тела находят зашитыми в свиных шкурах... Да помилует его Аллах!

  

  

   - Ладно, Кабан, успокойся. Всё, хватит. - Безголовый осторожно коснулся плеча товарища, одновременно поправляя лямку съехавшего с плеча панцерфауста. - Послушай, ещё пару минут - и налетит весь кагал, может с чем посерьезнее. Мы не справимся. Давай, вскроем тачку, достанем то, что надо, а потом - ноги! Приедем, так отыграешься, а сейчас дело не ждёт!

  

   Кабан не ответил. Лезвие ножа скользнуло от распоротого живота вверх, по пропитанной кровью разлохмаченной рубашке - серой, серой, как и раньше - к синеватой небритой шее, наметило линию от острого клина кадыка до мочки уха. Кабан наклонил голову, потом всё же встал и лениво надавил ногой трупу на живот. Пристально посмотрел на чадящую воронёную тушу "мерина", привалившуюся к красно-белым блокам разделительной линии, на пылающий остов джипа сопровождения. У горизонта собиралась хмарь, темными лезвиями грозовых туч полосуя светлое, но тусклое небо. Эстакада была пустой, фонари кренились к дороге разбитыми плафонами. Да, думали ли они когда-нибудь, что дороги будут столь молчаливы?

   - Чё, Выкл, как там? - Безголовый повернулся к третьему охотнику, который, закинув трофейный натовский "калаш" за спину, вертел в руках милицейскую рацию. Тощий парень покачал головой, со злостью разбил прибор об асфальт.

   - Никак епт. Навострились вести связь через подавляторскую частоту, как я декодить буду? - И для убедительности постучал пальцем по виску. - Слышь, Голова, я тогда это... - парень сглотнул, заметив кровянистые веревочки кишок у своих ног. - Я посмотрю, в том джипе как, может добить кого надо. - И суетливо развернувшись, потрусил к горящей машине.

   - Куда смотришь? - Спросил Безголовый, наблюдая как внимательно, полностью поглотившись этим занятием, Кабан рассматривает заднюю часть подорванного автомобиля - чуть склонив голову, как-то по-собачьи. - Нам же баба нужна...

   - Там есть кто-то. Стекло разбито, но... Чую, что там кто-то живой.

  

   Безголовый обошел автомобиль, ощерившийся на него сломанными оскалом радиатора, залез на один из разделительных блоков и еле втиснулся в узкую щель между бетоном и исцарапанным боком "мерина". Пассажирскую дверь заклинило, но это особо не волновало охотника. Он вздохнул, бросил на землю панцерфауст и надавил кончиками пальцев на дымное бронированное стекло. "Крови маловато" устало подумал Безголовый, но через пару секунд почувствовал, как стекло под его пальцами раскаляется, как сотни крохотных трещинок расползаются по всему полотну и раздирают его на мелкие, чуть оплавленные крошки, что с тихим шелестом осыпаются внутрь салона. Безголовый закашлялся.

   Водителя размазало грудью о руль, а женщина, вывернутая из пут ремней, лежала чуть ли не поперек салона. Страшная, с лицом иссушенной вороны - старшая жена, хитрая сука, ну да на что способна недочеловеческая плоть перед сталью? Безголовый накинул на лицо тряпку-респиратор, и через окно по пояс всунулся в машину. Всего-то делов, протянуть руку, нашарить в фиолетовых складках бархатной сутаны кожаный мешочек с комтером...

  

   - Нет, ну ты посмотри, что я нашел! - В хриплом, слегка гнусавом голосе Кабана слышалось бесконечное счастье. Это всегда было безошибочным знаком того, что происходит нечто из ряда вон - Кабан так радовался только тогда, когда натыкался на живого, но беспомощного врага. Безголовый, быстро запихивая в один из патронташей на своем поясе трофейный комтер, вскочил на крышу, и пробежавшись по ней, спрыгнул рядом с товарищем. У того в руках, схваченный за шиворот дорогого кожаного пиджака, извивался ребенок, мальчишка, лет девяти-десяти. Руки Кабана были в крови, а около его ног валялся печак - детская, но даже на вид по-взрослому острая копия излюбленного вайнахского оружия. Кабан криво и недобро ухмылялся, пожелтевший бинт, которым было посередине обмотано его лицо, чуть сполз. Мальчишка визжал, кричал и дергался, пытаясь расцарапать державшую его руку, зацепиться за что-нибудь, но тщетно. Кабан ржал, громко, лязгающее, как мог бы смеяться капкан, только что захлопнувшийся вокруг чьей-то лапы.

   - Мух ду дахар, мух ю могшал? - Издевательски тянул охотник, заглядывая в раскрасневшееся от слез и крика круглое лицо - неприятно сытое, спокойное, даже не смотря на раздиравшую ребенка истерику. - Мух ду шу гхулкш, э? Не, смотри, каков волчонок... Успел резануть, суч-чара... Волчонок, да. Ща зубы те не вырвать, так укусишь потом

   - Это что же... - Оторопел Безголовый. - Это сын Яндырбиева?

   Свободной рукой Кабан залепил пацаненку пощечину, отчего рыдания и неразборчивый визг усилились десятикратно, потом глянул на Безголового.

   - Один из, возможно, они их плодят как кролики...

   - Нихрена ж себе... - Подбежал и Выкл, спешно сматывавший клубки проводов. Он остановился, и вытащил тонкий закругленный шлейф из-за уха. - Я что сказать-то хотел, пять минут прошло, пора смываться - Голова, ты нашел её комтер?

   Безголовый коротко кивнул, но мысли и внимание его были заняты другим. Если пацаненок действительно сын Яндырбиева, это могло все изменить. Они сидели в засаде на Можайском шоссе два дня, два дня ждали, когда из загородной резиденции вернется черная стрела, флангированная джипами, несущими в своих чревах тупое мясо солдатни и сухое, замотанное в пропитанные благовониями тряпки тело старшей жены высокопоставленного полковника, брата имама всей Пахчё. Ждали, как последний, призрачный шанс повернуть всё в свою пользу, но это.... Мальчишка выдал поток ругательств, потом извернулся и плюнул в Кабана, но видимо страх иссушил его глотку - ничего не вышло, изо рта только выдулся слюнный пузырь и лопнул знамением полного бессилия.

   - Че делать-то будем?

   - А че делать... Ааа, с-сука, кровь засохла. - Как-то молниеносно застывшая усмешка Кабана сменилась гримасой ненависти, и он, тряханув рукой, прокусил себе запястье. Тощее, жилистое запястье с крупной черной кляксой свастики, что полностью закрывала переплетение вен - куснул быстро, привычно, вспарывая клыком кожу чуть повыше татуировки. Выкл невольно, но резко отшатнулся назад, а Безголовый покачал головой, глядя как Кабан растирает багряную до черноты венозную кровь по порезанным пальцам.

   - Брат, не надо так. Не делай так.

   - Да чё? Я его просто наружу выверну, так переработаю, что мать родная не узнает. Ах-ха, да она ж и так мертва, сейчас этого так оформим, что аллах сблюет, но не примет! - Глухо пробормотал Кабан и поправил бинты на лице. Безголовый ссутулился, напрягся.

   - Время, Кабан, и мы его теряем! Я, епт, и Выкл тоже, ну да, мы что, ждать должны пока ты его по составляющим разберешь? А вообще ты чё, совсем зверем стал? Зверь, да, как они? - Безголовый ткнул передним тупым концом панцерфауста в один из трупов ментов. - Убей выродка и дело с концом! - В это время затихший было мальчишка снова зашелся в крике. Выкл затравленно перевел взгляд на пленника, болтавшегося как котенок в стальном захвате Кабана, а потом на Безголового, и с видимым усилием сказал:

   - Собственно... вероятность того, что когда мы подорвали первый джип, они как-то успели послать сигнал на базу, есть... Я уж про ментов не говорю...

   Кабана трясло от злобы, пальцы его ловко переползли с воротника на шею - ухватили плотно, беспощадно, глубоко вдавив тонкий жгут яремной вены. Мальчик уже не кричал, а сдавленно сопел, с обреченной беспомощностью ковыряя пальцами руку Кабана. Тот же внимания не обращал, а лишь тяжело дышал, и чуть всхлипывал.

   - Но почему нет? Ты представь, какой урок...

   - Да, я-то представляю! Хорошо, если завтра казнят несколько десятков наших с тобой, Кабан, сограждан, это ведь всего лишь была затраханная старая карга, хорошо если одну-две сотни - за этого малолетнего говнюка, но если ты не просто его убьешь, а... - Безголовый задохнулся посреди тирады. - Тогда всё, пиздец. Ты сможешь с этим жить, а?

   Кабан молча уставился на развороченные машины, на пустое шоссе, облизнул потрескавшиеся губы. Он хотел было ответить Безголовому, что за все их акции в отместку черножопое сучьё казнило столько народу, что и подсчитать-то нельзя, и одна маленькая, личная радость и ему, Кабану, позволена - а кто умрет, тому суждено умереть, и если не завтра, то в другой день. Но он ничего не сказал, зато внезапно поставил ребенка на ноги, одной - свободной, прокушенной рукой, уперся ему в спину, в основание шеи, а другой скользнул под подбородок. Мальчик рванулся было вперед, но так же резко и Кабан дернул его голову вверх и чуть вбок. Тело обмякло одновременно с тихим хрустом позвонков. Охотник брезгливо толкнул труп на топорщившийся гравийными остриями, асфальт, сплюнул.

   - Знаешь что, Голова... Нам надо больше ихних детёнышей мочить. - В голосе Кабана слышался упрёк. Перевел взгляд на Выкла. - Ты, хакер ссаный - "поцтреот" на ходу?

  

   Пока Кабан заводил машину, ничуть не чураясь тем, что все водительское сидение измазано загустевшей, противно-липкой кровью, Безголовый таращился в окно, не сводя глаз с распростертого посреди гравия и мусора трупа ребенка. И думал о том что Кабан, наверное, прав.

  

   Уазик ушел на крейсерскую скорость левой полосы, бесшумно слизывал загнутым кошачьим языком кенгурятника полотно асфальта. Безголовый опустил стекло окна вниз и подставил лицо ветру серого московского утра. На коленях у него лежала карта - старая, довоенная, вся в пометках красной ручки - это сам Безголовый и рисовал - схроны, пути отхода, склады. Разве что, где остальные ячейки базировались, он не отмечал - это каждый хранил только лишь в памяти, и то - в симбикоме. Можно блокануть, и никакой костолом не вытащит. Глядя на частокол обветренных покосившихся многоэтажек времен перестройки и грибной лес сырых особняков, проносившихся мимо, Безголовый вспоминал, как вымирала периферия столицы, короткие партизанские бои в спальных районах, редкое уханье минометных залпов. А ныне всё сгнило, выхолостилось ветром, опустело, город-призрак - за садовым кольцом только черные, слепые окна. Разве что грубые варварские дворцы красного кирпича да одинокие шпили авто-минаретов выдавали присутствие в пограничной черте врага... Безголовый непроизвольно сжал карту в руках. Всё просрали, всё что было - то и просрали.

   Дорога была спецовой, широкой, как раз под БТРы и ШОКи, без всяких сюрпризов и ежей. Да и ближайший КПП был в добрых километрах десяти.

   "А они ведь ленивые твари" подумал Безголовый. В самом деле, они могли бы вдвоем с Кабаном уничтожить этот блокпост, и поехать - дальше. Безголовый почесал затылок. А куда это - дальше? Что творилось за пределами кольцевой автодороги никто не знал. "Зона. Гребанная Зона. Идиоты эти писатели были. Инопланетяне, дерьмо какое. Артефакты засратые. Как же." За чахлой, пустынной зоной отчуждения, из бликов алюминиевых прогнивших крыш и лоскутов покинутых коттеджных поселков складывалась мозаика разбомбленного, избитого русского среднеполосья.

  

   Милицейский джип вырулил на проселочную дорогу, подрезал выгоревший остов одинокой "девятки", нырнул в глухое, чавкающее грязью бездорожье, и закрутился среди десятков одинаковых шестисоточных участков. Потом - дальше, дальше, к убежищу.

  

   Хилое, выморочное солнце играло на гофрированном железе крыши "Торговых рядов". Длинное, как ангар, трехэтажное приземистое здание громоздилось среди останков более мелких магазинов и палаток - оно казалось таким же пустым и разграбленным, как поселок вокруг, но за щербатой кирпичной кладкой стен, выдержавших эту короткую и жесткую войну, за сонмом внутренних перегородок, меж которыми гулял ветер, за котельной и автогенератором всё же скрывалось нечто, чего там быть не должно.

  

   Кабан неловко прижал машину к бетонной колонне крытой парковки. Безголовый вытянул шею, разглядывая приборную доску.

   - А менты-то молодцы. Заправились по самое горлышко. - Заметил он, на что Кабан неприязненно скривился.

   - Ага, молодцы. Весь в них уделался. Ладно, пошли, что ли, выгружаться...

   Хмыкнув, Безголовый открыл дверь. И ступив на гладкий бетон наконец ощутил то, чего желал последние несколько дней - понял, что стоит на родной, на собственной земле.

  

  

   - Смотри сюда - видал такое? - Кабан разложил на дне багажника два мерцающих черным полимерным покрытием натовских АК-74, тупорылый тяжелый "вальтер" и связку ежей-лимонок. Швед ухмыльнулся и взял одну из гранат. Технологии Объединенного Арабского Халифата, плотно набитые стальными стрелками, нахам до этого никогда не додуматься, как и впрочем, до всего, чем они пользуются. Подлое оружие, хуже осколочных - раз и всё, превращаешься в ежика. В мертвого ежика, такого же шипастого и скрученного в клубок. Шведа всегда поражало, как быстро они смогли поставить чужие мозги себе в услужение. Бьорн передернул затвор автомата, ощупал небольшой прямоугольный выступ у рукояти.

   - Они придурки. Автомат на симбиком рассчитан, а они их не имеют. Скажи, - Он повернулся к Выклу. - Сможешь с нашими синхронизировать?

   Парень пожал плечами.

   - В принципе реально, но у нас тут нету переходников к медицинскому терминалу. У ячейки-15 если только одолжить.

   - А у них-то откуда? - Хмыкнул Безголовый, привалившись к приоткрытой дверце джипа.

   - Ты не слышал? История такая - они пытались рвануть базовую станцию, но им даже близко не удалось подобраться, как их накрыли. Только трое выжили, а одному в голову осколок захреначил, ну, не сильно так уж чтобы, но как раз по тому самому месту, симбиком забарахлил. Так они до самого сам знаешь чего пробирались с раненым, чтобы одолжить у них цэф-переходники. Я с Серым, ихним связным, говорил через спутник. Они сейчас теперь в ячейке-3, пока новых людей не наберут...

   Выкл обернулся на треск шагов - бормоча себе под нос, Кабан уходил прочь с парковки, хлопал руками по испачканным штанам.

   - Кабан, кстати, думает, что нас всех скоро убьют, мне так кажется.

   - Он думает так всегда. Он думает так даже до того как случится весь этот, как его - песдет, да. - В голосе Бьорна сквозила размеренная и горькая насмешливость, которую Выкл с Безголовым, как впрочем и остальные, иногда путали со слегка тягучим акцентом - не понять, что думает швед на самом деле, что скрывается за его словами и расслабленно-безразличным выражением обветренного лица. - Но в результате мы оказался правы, пока все остальные... как это... воронов считали. Да что говорить об этом. Между прочим, через два часа над нами пройдет спутник СС-1.

   - Блин! - Выкл схватился за голову. - Тогда я пошёл, вы разберитесь, а потом мне комтер притащите, им займемся после сеанса - фотки нам будут очень полезны. Да, тебе Пуля не говорила - она ж сегодня на мониторинге - никто в сетку не влезал?

   - Нет. Правда, тревога сработала раз один, кошка попал.

  

  

  

   У Бьорна была девушка, и она жила в Стокгольме, в котором почти все здания остались целыми. А он, Бьорн, застрял в России. Скандинавским странам повезло, так же как повезло и всему Зауралью - только вот Скандинавский Союз хранил ядерный паритет с Объединенным Арабским Халифатом, а Сибирское Содружество оказалось зажатым между КНР, Восточно-Европейским Халифатом и Великим Станом. Там жизнь была тяжелой, в отличие от СС-1. Особенно для пограничников. Но Бьорн застрял не абы где, а в самом центре развалившегося и недостроенного государства, в ловушке, из которой не было выхода. И не только он один. Но, думал Безголовый, у него есть мечта, и есть цель - прорваться рано или поздно через кордоны, каким-то неведомым образом, и вернуться на родину. Даже у Кабана есть девушка, и не где-то там, далеко, а прямо здесь, под теплым боком. И вообще, Бьорн сам виноват - он сам ещё ТОГДА приехал в Россию, по обмену, на обучение, он всё это планировал, чтобы потом творить в своей Швеции, но как же он сказал - что они с Кабаном оказались правы? А что они, с Выклом, Стасом и Гробом? Они-то - что? Как они всё это допустили?

   Безголовый хлебал безвкусную кашу быстрого приготовления - недавно Стас нашел целый невскрытый ящик этого богатства в одной из секций основного склада. Небольшая кухонька в ресторанной части ТЦ служила местом сбора для ячейки, обычно рассредоточенной по всему комплексу, но в тот момент Безголовый был один, и тупо ел, уставившись на ряды бесполезных хромированных духовок и жаровен. В механизированном процессе поглощения пищи была одна очень привлекательная черта - Безголовый перестал связно думать, мысли уперлись лишь в одно - в глухую, рокочущую где-то над желудком, ненависть. Есть проще, чем жить. Челюсть двигается, как заржавевший ковш экскаватора. Разжевать. Как-то неправильно напрячь шею, чтобы пища сдвинулась вниз по пищеводу. Повторить. А еда безвкусная, как деревянная смола, как картон. Грязные пятна на белом пластиковом столе расплывались и меняли очертания так же легко, как государственные границы. И когда же он, Безголовый, бывший когда-то (очень давно, во времена, затерявшиеся в багровом тумане) офицером ракетных войск, приличным человеком с приличным именем стал всё это испытывать? Эту, блядь, ненависть? Не в тот ли самый момент когда, когда его же собственные сослуживцы, внезапно сбросив маски, под которыми заблестели нечеловеческие лица и укутанные слюной длинные клыки, под которыми завилась лохматая черная шерсть и оголились ехидные пасти, извергавшие ругательства и животно-красный смех, как по команде ночью встали со своих коек, и вначале, как следует потоптав его сапогами, перерезали ему горло и оставили умирать в луже собственной крови, предварительно помочившись на холодеющее тело? И не только его, потому что предсмертным блеклым подобием зрения он видел, как других русских парней стаскивали на пол, орали на них и смеялись, а потом резали их, резали как скот...

   Безголовый машинально ощупал длинный, окольцовывавший его шею, толстый шрам.

   Может и тогда. Но наверное, ещё раньше.

  

   - Сейчас, сейчас. - Швед махал на своих соратников рукой и улыбался. - Одну минут!

   - Бывает же... - За спиной Кабана вздохнула Пуля. Это замечание предназначалось именно ему, но девушка знала, что охотник не отреагирует. О чувствах с Кабаном говорить было бесполезно. С Выклом - да, может быть, он чуткий, но чересчур запуганный, с Безголовым - вполне вероятно, от её внимания никогда не укрывались полные отчаяния глаза бывшего вояки, со Стасом, механиком, или Гробом, мрачным одиночкой, ещё похуже Кабана - нет, вряд ли, не те люди. Правда, с другой стороны, Кабан и вовсе не подходил под понятие человека.

   - Кристиан сказал, что они перехватили нахскую передачу сегодняшнюю. - Выкл, сидя на мраморных ступенях, вертел в руках детскую машинку. - Мы должны посмотреть, как считаешь, Голова?

   И всегда он у него спрашивает, немного раздраженно подумала Пуля, глядя как ветер треплет светлые волосы "хакера ссаного", по выражению Кабана - парень выглядел молодым, потерянным и изможденным, выбритый висок с бляшками разъемов щеголял набором темных язвочек. Но все же, человек потерявший на своих глазах родителей, и видевший, как вонючие нахи насилуют его сестру, не может не искать защиты и понимания хоть у кого-нибудь, несмотря на внешнюю отстраненность и независимость. Пуля почувствовала укол совести при этих мыслях. Ей не положено этого знать. Ведь никому Выкл ничего не рассказывал, а просто однажды, когда им пришлось всем ночевать в разбомбленной усадьбе, тогда, когда в приступе лихорадки сгорел Коля, судорожно зажимая пальцы на красно-розовом пятне, стараясь удержать месиво из крови и кишок внутри своего тела - глубоко провалившись в беспокойный сон, рассказал всё это, дергано и запутано. Никто потом ничего Выклу не сказал, это было не положено. Каждый старался, как и мертвый Коля, держать всё в себе.

   - Ну да. Должны. Ты что, не хочешь?

   - Нет, я так просто спросил.

   Безголовый вздохнул.

   - Это, наверное, рабы из "Тишины". А может и элиту повели.

   Разломанный стеклянный купол, нависший над пересохшим фонтаном на третьем этаже торгового центра был хорош тем, что не экранировал спутниковый сигнал. Бьорн провел пальцами по изображению девушки на экране видеофона, а потом нажал на несколько кнопок, переключившись на другой поток. Остальные подобрались поближе, так как дисплей у переносного терминала был не особо крупным.

  

   Мутным золотом наливались полумесяцы на башнях Кремля. Картинка плыла и подергивалась, смазывая зеленую вязь в углу экрана, а на бывшем Лобном месте, в шеренгу стояло человек четыреста, истощенных, в грязной одежде. И у каждого за спиной по плотной черной тени. Вязаные гондоны с прорезями для глаз. Кабан усмехнулся. Боятся. Боятся даже сейчас оголить свои мерзкие хари.

   - Вспомните, о верующие, что Аллах внушил ангелам - чистым душам, посланным вам в помощь, - наполнить ваши сердца уверенностью, что Аллах с вами, дарует вам поддержку и победу. Аллах сказал им: "Укрепите сердца тех, которые уверовали, повиновались истине и сражались за Аллаха. Я посею страх в сердцах неуверовавших, и они, а не вы, будут бояться. О верующие, бейте их по головам, по шеям и бейте их по всем пальцам, которыми они держат сабли! - С издевкой сказал Кабан. Его светлые, прозрачно-бесстрастные глаза следили за каждым движением кривлявшегося на экране муэдзина. - Восьмая сура Аль-Анфаль.

   Стоявший поодаль ссутулившийся Гроб передернул плечами. Если можно было ненавидеть книгу, Гроб её именно ненавидел.

   - Впрочем, я помню ещё одну суру... точнее, один айат.

   На экране по щербленному древнему булыжнику текла кровь, брызнувшая из десятков распоротых глоток.

  

   Кабан смеялся. Его ботинок давил на промежность извивавшегося под его ногой исхудавшего наха, ослабевшего от голода настолько, что он мог только невнятно стонать на выдохе да слабо пытаться спихнуть ногу со своих яиц.

  

   Давно, пару световых лет назад, он, Кабан, так же сидел в глубокой земляной яме. Его били, и мучали, а однажды, к ним - к нему и ещё одному парню, который фактически сошёл с ума - то ли юристом он был, то ли кем ещё - спустились вниз двое. Одетые в черное, с молодыми, заостренными лицами, слегка поросшими шерстью. Кабан навсегда запомнил странную нечеловеческую походку, одновременно расслабленную и напряженную, походку всесильных хозяев. Они сели перед ним на корточки, лопоча на ломанном русском и сверкая непроницаемыми черными кругляшами бездумных глаз, выворачивали ему руки, пытаясь понять, почему под татуированной богохульными символами кожей прячется железо. Они издевались над ним, трогая червивыми пальцами вздувшиеся линии рабского клейма. А потом они схватили того несчастного, и, спустив с него лохмотья, подволокли его к Кабану - голого, дезориентированного, пропахшего дерьмом и мочой. На его глазах, с шутками и неумелыми прибаутками, они кастрировали парня, резко и сноровисто, как барана, а потом вырезанное, схватив за пук лобковых волос, швырнули Кабану, пообещав что больше еды он скоро не увидит...

  

   - Да ты сам посмотри, Гроб, тварь бесполезна. Теперь когда у нас комтер, мы быстренько найдем нужные здания. Может ты вообще хочешь этот кусок дерьма сделать проводником? Я предлагаю его живьем закопать. - Я с отвращением смотрел на наха, который прибился к груде кирпичей на задней разгрузочной площадке комплекса. Его гордый виселицеобразный профиль уже был смят и кровил. Животное. Обезьяна в человеческой одежде забавна только потому, что она не убивает людей. Когда же это случается...

   - Что? Что ты там лопочешь? Не делай этого брат? Брат? Ну, ну, откуда у сына шакала такой красивый, такой благородный брат! - Я ласково прикоснулся к лицу этого наха, как же его зовут, Юсуф, что ли - и он дернулся. Влажный глаз уперся в выступы манипулятора на запястье. - Ты, хуй обрезанный, только и можешь на брюхе ползать, а?

   - Да давай уже кончай его что ли... - Гроб зевнул и облокотился на лопату.

   - Ты, Гроб, не въезжаешь в суть работы с населением... - Я слегка пнул наха в лицо, и тот, сжавшись в комок, заскулил. Кровь текла по его лицу и засыхала коричневыми, похожими на говно потеками, так как руки его были связаны и он не мог отереть свою харю. - Вот смотри, разве ты не помнишь, с чего это начиналось? Надо было сразу, не раздумывая, мочить их нещадно, бля, бошки их на колья насадить, да все границы России таким макаром огородить. Так нет, наше заебись правительство что говорило? Это не бандиты, это трудовые иммигранты. Это не убийцы, это борцы за свободу. Это не животные, вчера только хвост потерявшие, это маленький гордый народ, как и многие другие гордые народы, что сейчас делят нашу землю. Культура, как бы не так - если только убийства и работорговли. А истина, которую от простого люда скрывали, что с этими тварями иного хабара, как с позиции уничтожения, не выйдет. Ну, ца информации хир ю ещё?

   - Ца хаа, ца хаа сунн... - Запричитал нах, визгливо и тонко.

   - Ну видишь, оно и не знает больше ничего. Мразь черножопая. Ты, Гроб, вообще задумывался, что значат клейма у меня, Безголового, Стаса? РБ?

   - Э, ну... - Гроб почесал щеку. - Раб?

   Я покачал головой.

   - Ну в общем верно. Русское быдло, точнее. А зачем им рабы, что тут, что в Халифате, рабы-элита им зачем? Все наши мозги? Ведь на самом деле они ловко это всё закрутили - их-то умишек только на то и хватило, чтобы найти эту гребанную подавляторскую частоту, потом скоординироваться, захватить базовые станции на которых их как тараканов было, уборщики епт, запустить программы и всё - полстраны, все ученые, военные и прочий соображающий люд, все те миллионы, кому в трицатые вживили симбикомы - хренак! - и в слабовольных полуовощей обратились! Ну зачем, а? Понятно что воевать легче стало, с почти что вырубившейся армией, а так?

   - Понятия не имею... - Он фыркнул, и принялся рыть, с ожесточением вминая лопату в землю.

   - А потому что животные не умеют ничего. Ни один нах, или азер, или даг, никогда не построит БТР, а уж тем более ШОК. Даже старенький АК двадцатого века он не изготовит. И им нужен кто-то, кто умеет всё это делать. Охренеть, да? Люди собирают оружие для своих палачей, даже не думая о том, чтобы сбежать! Вот тебе сука и подавляторы...

   - Ви сами всё пропили, мудаки...Катись на хуй, и на хуй я буду всю твою грязную русскую нацию, имели мы вас русаков во все щели, и ваши мозговые машинки... - Неожиданно захрипел Юсуф.

   - О, смотри-ка, ослоёб очнулся! - Обрадовался я. Но ненависти к слюнявым, выплюнутым с сукровицей словам не испытал. Только удовлетворение тем, что всегда, всегда есть подтверждение моим действиям. Я раскатал черный мешок и двинулся к наху.

   - Но несмотря на то, что ты есть, дерьмо, я позволю тебе отойти с миром. Да, вот этот айат тебе в путь: Когда они увидят этот огонь, и огонь увидит их издалека, они услышат страшный яростный рёв, готовый погубить их; и в нём, словно всхлипы, которые выходят из груди разгневанного человека, свидетельствуя, как сильна его ярость. Когда неверные будут брошены там в тесное место - в соответствии с их преступлениями - с руками, привязанными к шее, они будут молить ускорить их гибель, чтобы облегчить эти страшные мучения. Тогда им скажут с упрёком и издёвкой: "Не просите одну гибель, а просите много гибелей. Ведь нет спасения от того, в чём вы находитесь, и есть ещё много видов наказания".

   А потом, час спустя, с наслаждением слушал, как что-то ворочается под землей в метре от меня. И думал о том, что наша земля переварит ещё и не такое зло. Неважно, что тут нечего больше защищать, неважно, что мы наголову разбиты.

  

   Забившись в угол небольшой, темной комнатки, служившей когда-то помещением для техперсонала, Пуля баюкала голову Кабана у себя на коленях.

   - ... Вот. У этой чернозадой сучки ЖПС в комтере, проследим маршрут, и нагрянем в их гнезда.

   - Когда? - Пуля безучастно водила пальцами по колким волосам, стараясь не касаться клейма в основании шеи.

   - Фиг знает. Когда все ячейки объединятся, сама понимаешь, это дело не одного дня. Тем более что Дикая Охота и так в этот раз нанесла чувствительный удар.

   - Да. Мне Голова сказал, что ты... ты убил ребенка.

   Кабан встрепенулся, поднял голову, внимательно глядя Пуле в лицо, нацелившись зрачками зло и насмешливо.

   - Ну и что. - Голос его тоже изменился, из расслабленного вдруг обрел чеканную холодность стали. - Мы все убивали.

   - Он сказал что ты сам, а не как... из пистолета или там ещё чего?

   Кабан недобро ухмыльнулся, отчего дыра в центре его лица сморщилась.

   - Я вообще хотел его с помощью манипулятора вывернуть, да Безголовый тормознул. Может оно и правильно. - Он замолчал. Та перехваченная спутником передача ещё не ушла из памяти.

   Пуля погладила руку Кабана. Наноманипулятор, жуткое оружие, разработанное европейцами до начала войны, проступало наружу, путаясь с венами. Если бы эти технологии попали в руки арабов, мир мог быть ещё страшнее, да только Пуля не представляла, куда уж дальше. Кабану и Безголовому, и Бьорну, который и был носителем технологии и запчастей, вживили по два таких, в каждую руку. Именно поэтому их ячейка ещё существовала. В других людям приходилось обходиться только архаичным огнестрельным оружием, реже - взрывчаткой. А эти трое могли разобрать на атомы, испортить, изменить всё что угодно в радиусе двадцати метров, заплатив за это всего лишь своей кровью. Европейцы изобрели манипуляторы для строительства, как говорил Бьорн, но о том, что с помощью нескольких программ, заложенных в синхронизированный с манипуляторами симбиком, его можно превратить в достаточно эффективное орудие уничтожение пехоты и техники, догадались слишком поздно. Но всё же, догадались.

   - Ты так их ненавидишь? - Тихо спросила Пуля, касаясь загрубевших краев безобразной дыры, что с некоторых пор служила Кабану носом, потом - частично обрубленного левого уха. - За это?

   Кабан отрицательно покачал головой.

   - Нет. За это не ненавижу. Да и вообще - я скорее ненавижу своих предков, что они оказались таким дерьмом с жиденькой кровью, за то что... эххх... когда надо было убивать, жестоко и безжалостно, они позволили задурить себе голову и вместо борьбы добровольно подставляли свои шеи под ножи, свои спины под пули, мда. Что они не сжигали их дома, не расстреливали их детей, когда ещё это было возможно.

   Пуля замолчала, и между ними повисла напряженная тишина. Кабан вдруг стянул через голову бронежилет, полез в карман своей военной рубашки, а потом протянул на ладони что-то блестящее.

   - Вот смотри. У меня мало личных вещей, но после того как я выбрался из плена, я нашел руины своего дома... там в нише около фундамента, я ещё когда война только начиналась, я сохранил вот.

   На ладони у Кабана лежало два ордена. Пуля наклонилась, чтобы разглядеть поближе.

   - Вот этот, красный, - Кабан ткнул пальцем в звезду. - Это моего прадеда. Может ты что-то слышала о войне в середине двадцатого века, когда мы выиграли и отстояли своё право на жизнь?

   Пуля кивнула. Старые, такие непривычные вещи заинтриговали её.

   - Мой прадед был героем. А вот этот, черный, это моего отца. Он не воевал, ну не так как мой дед, или я. Он воевал, но всё равно проиграл. Крест же, он одного из тех, с кем сражался мой прадед. Этот человек и его народ тоже боролись за своё право жить. Такая вот ошибка случилась, что они воевали не с теми, с кем надо было, а проиграли в результате мы все.

   Кабан вздохнул, посмотрел на ордена.

   - Возьми их себе. Понимаешь, мы-то уже все трупы, даже если через некоторое время нам удастся напасть на Кремль. Но у тебя, если тебе повезет, будет ребенок, может, сын. Наши с Головой манипуляторы никого не спасут. А вот может, сверхчеловек, которого ты родишь, и спасёт. А его в свою очередь спасёт ненависть. - Он переложил ордена в подставленную руку Пули. - В любом случае, у недочеловеков наград нет.

   Он резко встал, и хлопнув дверью, вышел.

  

  

  

   Шансов не было.

   На высокой истеричной ноте завизжала система "сетки", и никто не успел увидеть, как за рванувшим через открытую для обстрела внешнюю парковку Стасом, возник долговязый силуэт ШОКа, как по-птичьи клюнул вперед кабиной и срезал человека очередью из пулемета. В суматохе, никто не расслышал мерное стрекозиное гудение вертолета над крышей.

   - Гроб, хватай Пулю и баррикадируйся в подвале, быстро! - Безголовый кинул товарищу автомат и связку гранат. - Если они вас найдут, ну тепломеры у них или ещё что, знаешь что делать. Пуля затравленно посмотрела на Кабана, но в неживых глазах его не увидела ни горечи, ни сожаления. Гроб дернул её за плечо. Прощаться смысла не было.

   - Так, Бьорн, Кабан, Выкл, слушайте сюда - из вертика щас ракетой по верхним этажам пальнут, на улице - ШОК сраный, как только... - Земля вдруг ушла из-под ног, уши взорвало и заложило таким грохотом, словно весь мир собрался рассыпаться на куски - Выкл, не удержавшись, упал, а с потолка посыпалась штукатурка. - Ну вот, уже пальнули, щас десант скинут. Че делаем? - Безголовый ковырялся "штырем" в разъеме симбикома, настраивая его на свой автомат.

   - Думаю, что они уже в комплексе, сейчас зачищать будут. Надо на улицу, там шансов больше, мы втроем завалим ШОК, а пацан пусть спину нам прикрывает.

   - Дык вертолет тоже там.

   - Они не успеют среагировать, если нам повезет, а там врассыпную.

  

   По заброшенным пассажам и опустошенным клетям магазинов пробирались согбенные фигуры, прижимавшие к себе автоматы. Но их жертвы уже ушли.

  

   Пилот ШОКа развернулся, раздавил остов старого автомобиля, и только тогда увидел приближавшиеся к нему фигуры. Прочел молитву и радостно, с облегчением взял неверных на прицел.

  

   - Ща стрелять будет! - Заорал Кабан, увидев как машина, словно живая, повернулась в их сторону, и резво затопала вперед.

   - Нож бери, руки порем!

   Секунда на то, чтобы кинуть и распрощаться с автоматом. Пара секунд - чтобы достать нож, и длинным, быстрым движением вскрыть себе вены. Дать крови пролиться на пальцы. Ещё секунда - чтобы отданная симбикомом команда манипуляторам сформировала нужную конструкцию. А потом - метнуть еле видимый рой ботов. Кто куда.

   Стальная многосуставчатая лапа ШОКа вдруг треснула, подломилась. Закопчено-огненным шаром вспыхнул бензобак. Внутрь кабины вломилось стекло кокпита, и пилот даже не успел понять, что произошло, когда он сам превратился в кровавый фарш. Шагающая машина рухнула и заполыхала.

  

   Безголовый мечтал встретить врага в бою. Он думал, что в последние минуты своей жизни будет продолжать вгрызаться в горло своего врага. Бьорн не думал об этом - он думал, что он сейчас побежит налево, подхватит свой автомат и, когда пересечет парковку, а за ней небольшую дорогу, скроется где-нибудь в лесу. Что даже если за ШОКом шла пехота, небольшой отряд чокнутых ваххабитов, он с ними справится, и убьет их всех. Выкл ничего не думал, он дрожал, пятился, и автомат прыгал в его руках. Он боялся, что не сможет прикрыть своих товарищей. Что подведёт опять, как свою...

   А Кабан смотрел в небо. Его тонкий слух уловил эхо взрыва внутри недр торгового центра.

  

   Их расстреляли почти в упор. Выкл, услышав первый свист чиркнувший по асфальту пули, кинулся в сторону, но пулеметная очередь практически вбила тощего паренька в землю. Бьорн успел подобрать свой АК и вскинул его на черное комариное подбрюшье вертолета, но его скорость реакции ничего не стоила по сравнению со скоростью полета пули - его мгновенно разорвало на куски. Последним, кого Кабан наблюдал умирающим, был Безголовый - простреленный насквозь он корчился на земле в десятке метров от него, выл, захлебываясь кровью.

  

   Даже мертвым я продолжу сражаться, подумал Кабан. Ненависть обреченного смягчила внезапную боль от оторванной пулями руки, и столь сильной, всесжигающей была эта агонизирующая ненависть, столь острым было сожаление о невозможности дальше продолжать убивать, что...

  

  

   Эльмир Яндырбиев смотрел на золотившиеся полумесяцы башен Кремля из окна своего роскошного кабинета в селамлике "Дворца Советов" и боролся с собой. В борьбу то и дело вмешивался желудок, вплескивая в кровь очередную порцию ядовитой желчи, желчи гнева, горя и желания мести. В руке он сжимал печак - зауженную серпом полосу отменного дамаска, оправленного в кость и серебро. Кинжал был детским, и Эльмир держал оружие за лезвие, не обращая внимания на порезы. Кровь. Когда ему принесли тело его сына, на нем не было крови - или крестовидного клейма, что обычно оставляют на трупах воинов Аллаха эти шакалы. Но он уже пролил кровь за сына, он отмщен. Пятьсот рабов сегодня было казнено, да и разведка доложила, что одно из гнезд неверных было обнаружено по следам нападения на его сына.

   Яндырбиев не знал, как справляться с переполнявшими его чувствами, и поэтому он скрипнул зубами. Аккуратно положил кинжал на подоконник панорамного окна (они сказали, на нем была кровь... мой сын оставался воином, даже тогда, успел ранить одного из них...), прошелся по кабинету, по зыбуче мягким коврам, и наконец, сел за стол. Поежился - пояс брюк впился в живот. Да, обрюзг он, одрях, оброс жиром. Шайтан-город, забирает жизнь за жизнью. Омар, конечно, лишь пятый сын, но всё-таки - своя кровь, родная плоть. И одна страшная, неотвратимая мысль вертелась на задворках сознания - вдруг это не просто слепой удар, а целенаправленный, первый в цепочке ударов, призванных истребить весь его род, сына... за сыном?

  

   Он отвернулся от окна, и еле подавил крик испуга - посреди его кабинета стоял залитый кровью человек, не человек - раб! И выглядел он исчадием ада - однорукий, с отрезанным по старинному обычаю носом. Эльмир отшатнулся назад, глубоко вжимая кнопку тревоги на своих наручных часах, вызывая федайнов. Как? Каким образом? Откуда?! Его тренированное сознание быстро отсекло панику, и на её место пришел гнев. Грязное отродье, тут, рядом с ним?

  

   - На колени, тварь. - Прохрипел ерси, поднимая уцелевшую руку на которой чернел коловорот - символ Дикой Охоты, и шагнул вперед. Что-то невыразимо жуткое было в этом движении древнего, проржавевшего механизма и в остановившемся безумном взгляде ерси.

   Со смесью страха и отвращения Яндырбиев наблюдал, как пришелец грызет своё запястье, а потом вновь поднимает руку

  

   - Или ты не можешь признать своего палача, когда он перед тобой, ты, жирный баран! - Заорал русский. - Я же сказал - на колени перед сверхчеловеком!