STASHE

РУСАЛОЧИЙ  ЧЕТВЕРГ

    Духота. Та самая, влажная, удушающая. Воздуха не хватает и от этого, кажется, что твою голову сжали в тиски и медленно стискивают все сильнее. Неприятное ощущение, заставляет пульсировать кровь и ныть зубы. Все раздражает, особенно когда пот струйками стекает по бокам, выступает капельками на лбу и над верхней губой. Слипаются волосы на затылке, а тягучая усталость скручивает тело.

  Дождь со вчерашнего вчера все собирался. Сумеречной толпой сизые облака ходили по небу и все никак не решались пролиться. Что им мешало, непонятно. Набухшие, сине-серые бока их закрывали небо, устраивая парильню для жителей деревни.

  Таиса открыла глаза. Васильковые, опушенные короткими рыжими ресничками - они копия бабушкиных, ничуть не выцветших к старости. Да и сама Таиса тоже похожа на Варвару Никифоровну в молодости, как говорили бабушкины подруги - две капли воды. Рыжая, непоседливая, с россыпью веснушек на носу и детским искренним любопытством в глазах-васильках. И возраст тут не при чем.

  Он, возраст, много значит для других, тех, кто остался в городе. Но Таисе было тошно в рамках серой действительности, ведь именно таковой представлялась жизнь после вчерашнего дня, там. Поэтому, она и приехала к бабулечке. Ее Таиса безмерно любила и провела нескучное свое детство под крылом немного странной женщины. Впрочем, как и многие другие дети из поколения Таиски, забытые в деревнях у бабушек. В то 'великое время перемен', когда их родители самозабвенно строили светлое будущее. Поэтому, отношения Таисы с родителями - непростые, чрезмерно напряженные - порой могла выправить только такая поездка.

  Таиса сладко потянулась. В щели закрытых ставней пробивался теплый, желтый, как цыплячий пух, свет. 'В такую рань и духота', - подумала девушка, лениво переворачиваясь с боку на бок, не желая подниматься. Вчерашние непролитые слезы дурацкого давящего дня забылись. У бабы Вари всегда забывалось плохое. 'Работу найду' - кратко позволила себе отвлечься от созерцания паутинки в углу окна Таиса. Не хватало только испортить утро и начать ныть, перебирая в подробностях увольнение, разрыв с Ангелом и очередную ссору с родителями. Все, отрезано. Она представила себе, что превратилась в маленькую Таю, которой бабушка рассказывала всякие небылицы, учила плести венки из одуванчиков и кормила теплыми булочками с повидлом.

  'Ой, - внезапно вспомнила Таиса, - сегодня же день какой? Русалочий четверг!' - она свернулась калачиком в теплой постели, беды отступили в преддверии таинственного и яркого действа. В котором она обязательно хотела участвовать. 'В этом году мне никто не сможет запретить' - решила Таиса.

  В Вилах, как называлась деревня, издавна праздновали все праздники подряд, начиная от Солнцеворота и Пасхи, заканчивая Революцией семнадцатого года. Старались соблюдать христианские посты, заветы предков, коммунистические даты, все, даже уже отжившее свое. Когда влияние извне становилось навязчивым, часть обрядов уходили в тень. Затухало ворчание ярых противников 'дуроты' все снова праздновались шумно и открыто. Сколько себя помнила, Таиса всегда наблюдала, как собираются бабы на русальную неделю, как молодежь деревни готовится к Купале, или устанавливает чучело Масленицы. Но бабушка никогда не разрешала ей участвовать во взрослых обрядах. Хотя саму Варвару Никифоровну уважали не только за добрый нрав и золотые руки. Она знала многое. Но, как, презрительно кривя губы, говорила мать Таисии: 'К чему эта дурь деревенская? Только в деревне и годна, а в городе цивилизация, там в такую чушь никто давно не верит'.

  Бабушка не обижалась, хотя маленькая в ту пору Тая видела, как гаснут искорки смеха в весенних бабулиных глазах, и поселяется там грусть.

  Зашуршала тюлевая занавеска и в комнату хлынули потоки расплавленного янтарного света. Пыль столбом закружилась в широких солнечных рукавах, матово заблестели покрашенные доски пола. Полосатый половичок вдруг показался ярким, живым и забавным зверьком, свернувшимся у кровати. Таиса вспомнила, как он уехал под ногой, когда она вчера плача, повалилась на кровать. Время лечит - любила повторять баба Варя. Таиса села, обняла колени и улыбнулась. Радостно, весело, с надеждой. Она очень любила этот дом.

  - Таечка, детка, ты проснулась? - услышала девушка теплый, мягкий голос и потянулась навстречу невысокой старушке. Та обняла ее, целуя влажный лоб, и сказала:

  - Жарит с утра уже. И дождем никак не родятся тучи. А сегодня день-то какой. Ты надолго?

  Таиса пожала плечами.

  - Ну и ладно. Умывайся, будем кушать. Я собрала на стол уже.

  Таиса проводила взглядом бабулю. Хорошо, когда есть кто-то, кто любит просто так. Ни за что-то или вопреки, а просто, потому что ты есть. Выглянув в окно, девушка вздохнула. Тучи не разошлись и даже как будто стали тяжелее. 'Липкая духота в десять утра. Что дальше то будет?' - покачав головой, она вышла из своей комнаты в просторную кухню.

  Баба Варя вовсю хлопотала у стола. Горка блинчиков, вареные яйца, творог, молоко в крынке и любимое Таей повидло стояли на столе.

  - Бабуль, ты садись, поешь со мной? - предложила Таиса, с удовольствием окунаясь в мир детских воспоминаний. Сев на табуретку, она ухватила горячий блинчик и начала отрывать кусочки, смакуя их по отдельности. Баба Варя улыбнулась, вытерла руки о передник и села, смотря на внучку. Ясные и яркие васильковые глаза смотрели с прежней любовью, да и выражение лукавой насмешки никуда не делось.

  - Что случилось-то?

  - Устала, - неопределенно ответила Таиса, торопливо запихивая блинчик в рот, чтобы избежать лишних вопросов.

  - А родители как? Не собирались ко мне?

  Тая помотала головой, замечая, как грустнеют бабулькины глаза, и ощутила приступ злости к родственникам:

  - Ба, ты не думай, работа такая просто, не вырваться, это я уволилась и свободна, - поспешно соврала она, стыдясь лжи и раздражаясь на родителей. Им все всегда мешали, все, кто мешал осуществлению грандиозных планов в жизни, и старая необразованная мать, и собственная дочь.

  - Уволилась? - всплеснула руками баба Варя, потом замолчала, насупившись, - ну и ладно. Хоть мать твоя звала меня в город, скажу я тебе так, внученька, город утянул всю душу из людей. А тут хорошо, здесь все живые и все живое.

  Заметив вспыхнувшие интересом внучкины глаза, сразу пресекла:

  - Погулять с девками пущу, но вечером домой и никаких гулек. Шутить нельзя на русалочьей неделе. И хоть вы, городские не верите, а я пока хозяйка и ты меня младше, мое слово - не пущу.

  - Но сама то пойдешь? - насупившись, проворчала Тая.

  - То мое дело, бабье. Я старая, мне пугаться нечего. Поздно уже, - бабулька нежно погладила внучку по щеке и попыталась подсластить разочарование Таи, - Там Ксюня твоя приехала. Видать с Вадиком в очередной раз поцапалась. Сказала, чтобы я тебе передала, как проснешься, чтобы к ней наведалась. Ты тока не спеши, поешь нормально.

  Таиса заторопилась. Ксюня была подругой детства и не виделись они уже лет семь, с того года, как Ксюня вышла замуж за парня из местного райцентра и переехала к нему.

  Обжигая пальцы, Таиса ухватила еще один блинчик, и на ходу поцеловав бабульку, побежала во двор, к душу.

  Большая железная, местами порядком проржавевшая, будка с ситцевой занавеской почти не изменилась. Стоя под струйками прохладной воды и смывая остатки вчерашних переживаний, Таиса твердо решила, что пойдет дальше, не оглядываясь: 'Хватит уже ныть, хватит мучить себя. Пошел этот Ангел, пошли родители. Есть я, есть бабулечка и есть Вилы'. Ей здесь всегда было хорошо. А раз уж попала на зеленую неделю, грех не испытать те ощущения, о коих мечтала с детства, подглядывая в щель закрытых ставень на улицу. Ксюню подбить только. Но обычно та сама всегда тянула Таю на подвиги, бедовая и смешливая, но добрая Ксюня. Вот и сейчас, услышав чьи-то шаги и сдерживаемое хихиканье, Таиса, заканчивающая одеваться, замерла, притаившись. В стенку будки поскреблись. Девушка отдернула занавеску и весело завизжав, кинулась в объятья полной девахи:

  - Ксюня! Ксюня, как же я рада видеть тебя!

  - Таська! Привет, подруженька. А ты поправилась, - оглядывая ее со всех сторон, сказала Ксюня. Крупная, сбитая всегда, она еще больше раздалась с их последней встречи. Ксюня была натуральная блондинка, с густыми пшеничного цвета волосами, круглым лицом и ямочками на щеках. Полнота ее не портила. И одета, по деревенской моде, в старый ситцевый, цветастый халат в мелких платках, с отсутствующей пуговицей. Ксюня добродушно улыбалась:

  - Как совпало удачно то. Сколько уж не виделись?

  Таиса щурилась, разглядывая подружку. Солнце, проникая сквозь густую зелень старой вишни, слепило:

  - Давно. Лет шесть-семь? А то и того больше, - задумчиво сказала Таиса, - ты то какими судьбами?

  - Да с козлиной своим поругалась. Сил моих нет, - мрачно ответила Ксюня и тут Таиса увидела замазанный тональным кремом синяк на плече подруги. Заметив этот взгляд, Ксюня махнула рукой, - Да, ну его. Дуры-бабы. Польстятся на дурака, а потом слезы считают. Ты то как? Замужем, детки есть?

  Таиса покачала головой. В глазах защипало, в горле встал ком. 'Ну вот, а обещалась забыть' - пытаясь, разозлится на себя, подумала она. Ксюня понимающе кивнула:

  - У меня тоже нет детей пока. И, слава богу, с такой сволочью только детей не хватало. Ладно, че слезы дуть? Пошли лучше ко мне. Квасу выпьем, поговорим. Ты слышала, сегодня бабы березы вязать пойдут, после обеда. Пойдешь?

  Таиса пожала плечами:

  - У меня и одежды нет подходящей.

  - У мамки моей есть, пошли. Чего горевать о пустом. Лучше разгуляемся, вспомним молодость, - захохотав, Ксюня легонько толкнула подругу в бок. Заулыбавшись, Таиса кивнула:

  - Ладно, только бабуленьке скажу.

  Ксюня прыснула в кулак, и пошла по дорожке к калитке.

  *  *  *

  В березовой роще, что росла чуть не доходя до смешанного пролеска и омута, где в детстве они с Ксюней часто купались, слышны были громкие и пронзительные женские голоса. Бабы перекликались, водили хороводы, вязали на стволах берез полотенца и развешивали старую одежку. Насколько Тая помнила, русалок задабривали, чтобы на чужое не зарились, деток не воровали. Девок и детей на поляне не наблюдалось, запрет действовал строго. Молодок, как они с Ксюней, немного. Знакомая Дарья, у нее двойня в позапрошлом году родилась и Таня, чей мальчонка пошел в первый класс в этом году. Остальные, женщины старше, скорее ровесницы матери. Старух тоже не видно. Только баба Варя занималась своим делом, лечила. Другие же сидели дома, присматривая за ребятней. Увидев подружек, женщины обступили их, здороваясь, обнимая. Одеты все в длинные белые рубахи, на головах венки из полевых цветов, босиком, как положено. Волосы распущены, простоволосые, чтобы русалки за своих принимали.

  - Кумиться будем? - спросила Ксюня, выбирая тонкую, молоденькую березку, чтобы согнуть, но не сломать.

  - Будем, - уверенно согласилась Таиса и рядом потянула второй тонкий ствол к себе. Скоро начнут вязать новые веники, варят уж бабы отвары и готовятся собирать травы, вот-вот в силу многие войдут, самое время. А там глядишь и ночь Купалы, пляски, игрища, прыганье через костры. На оконцах лежат пучки полыни и чеснок, чтобы отгонять злых духов. Вся нечисть пирует на Русалии и люди гуляют в свое удовольствие. Таиса и Ксюня невпопад подпевали старшим бабам, старательно связывая маковки молодых деревьев между собой, завивали ветви в круги. Ксюня сняла с шеи крестик и повесила на пахнущее зеленью и соком живое колесо.

  - Кума моя, кума - пропела она и ловко поцеловала сквозь широкий круг Таису в обе щеки. Трижды, как положено.

  - И ты моя кумушка - ответила ей Тая, немного оцарапав щеку, когда тянулась целовать подружку.

  - А чего дать тебе? - спохватилась Ксюня, - и нет ничего с собой, - махнула рукой и стащила с пальца серебряное колечко, - держи.

  Тая кивнула, вытащила из ушей забавные сережки и протянула сквозь зеленое березовое кольцо Ксюне.

  - Родственные души с тобой, - с чувством произнесла Ксюня, завопила, завизжала радостно, кружась. Солнышко целовало ее щеки, пятнышками отсвечивало сквозь зелень берез. Таиса ухватила ее за руки, и они закружилась вместе, запрокинув головы вверх, смеясь. Щекочущее чувство внутри нарастало, хотелось верещать и прыгать от радости. И вдруг, время побежало, понеслось - будто нырнули в глубину теплого омута с зеленоватой водой, в мир другой, полный непонятных, но таких важных событий. Где водят хороводы, поют обрядовые песни, и откуда только всплывают слова в памяти? Плетут венки, из ромашек, мелких полевых цветов - голубых, желтых, названия которых Тая не знала. Вплетают крупные граммофончики вьюнка, лохматые колокольчики и оранжевые солнышки календулы. Ходят по пролеску, раскидывая один за другим разноцветные, зеленые живые колеса-венки, с просьбой о суженном ряженом для девах, будущих жен и матерей.

  Незаметно солнце пошло на убыль, а духота, напротив, сгустилась, стала плотной. По спине тек пот, голова немного кружилась от танцев и домашнего вина, даром, что ли старая Аксинья бутыль приволокла? Ксюня и Таиса все больше болтали вдвоем, постепенно удаляясь от остальных баб. Дойдя до омута, подружки сели под старой ивой и заговорились так, что только когда Ксюня испуганно охнула, Таиса поглядела на темнеющее небо и ощутила, сколько времени прошло. От воды тянуло тиной, прелым листом и стоячей водой. Квакали лениво лягушки, звенела в траве цикада, не раздражающе, а как-то умиротворяющее. В кустах зашуршало и, хлопая крыльями, взметнулась в небо какая-то птица. Далеко, скорее всего, в Вилах пели женщины, тонкими, тоскливыми голосами. Шуршала осока.

  Таиса обняла колени и положила подбородок на переплетенные пальцы.

  - Уютно тут.

  Ксюня вздохнула, облокотилась ладонями о сухую землю, вглядываясь вверх:

  - Уходить надо. Баба Варя будет ругаться. Поздно. Не помнишь что ли, на русальей неделе с темнотой выходят русалки, по полям бегать, да на ветвях качаться.

  - Да, ладно, Ксюнь, неужто веришь в это все? Так, погулять побегать...

  - А я верю, бывает, сидишь так на бережку, смотришь, как вечер подступает, и мысли в голову лезть начинают. Деревня то наша, знаешь, почему Вилами зовется?

  Тая лениво мотнула головой. Небо лиловело, красными и желтыми полосами оставляло подтеки солнце, стремительно уходя вниз.

  - Потому что вилы, те же русалки, - таинственным шепотом сказала Ксюня, - говорили, что среди деревенских есть потомки русалок.

  - Брехня, - ответила Таиса, звучно пришлепнув комара на руке, - все знают, что русалки это заложные покойники. Души неупокоенные ходят и других мучат.

  - Говорят, да только, я когда малая была, слышала разговор один. Твоей бабки и моей. Что русальи недели - это дни, когда мешаются два мира, и русалки из своего проходят в наш. Бывает со злом приходят, но и помочь могут. Они гуляют у нас, развлекаются. Могут сгубить душу, а могут и открыть тайны, дарами одарить. Неделя закончится, дверка закроется, и год еще не будут русалки беспокоить людей. Вот так вот.

  - Не знаю, - задумчиво произнесла Таиса, - мне баба Варя никогда ничего не говорила. Запрещала все, говорила, нечего тебе там делать. Кому есть что замаливать, в храм пусть идут, а просить у нечисти, только себе вредить.

  - Да уж. Мужиков русалки любят, - Ксюня захихикала и вдруг, насупившись, замолчала.

  - А Вадик твой что?

  - Да пропади он пропадом, сволочь проклятая. Сдох бы, обрадовалась. Пьяница проклятый. Забрали бы его русалки, утопили бы, к чертям.

  Таиса удивленно, с жалостью покосилась на всегда жизнерадостную Ксюню:

  - Да уж...посидим еще немного? Слышишь, как поют красиво.

  Они прислушались. Голоса словно приближались понемногу, становясь сильнее и увереннее выводя какую-то мелодию.

  - Вроде и распогодилось днем, а сейчас смотри, снова затянуло полностью, - проворчала Ксюня. Откуда-то пришла тоска, щемящая грусть одиночества. Захотелось завыть, пожалеть себя горемычную, неудачницу. Таиса нервно повела плечом и стиснула рукой ладанку, что когда-то давно подарила баба Варя. 'В той ладанке травки, что нечисть гонят', - говорила она, вешая на шею внучке махонький холщевый мешочек. Таиса не всегда носила подарок, но вчера, когда уезжала в деревню, поддавшись порыву, надела.

  Ксюня поднялась:

  - Пойдем по бережку пройдемся?

  - А не боязно? Смотри, повылазят бледные твари да защекочут до смерти.

  Ксюня лукаво улыбнулась, пряча грусть в глубину глаз, и, не поддаваясь на поддевку, ответила:

  - Сама говорила, бредни все. Да и крест на мне. А купаться не полезем. Как думаешь, сколько уже времени?

  Таиса пожала плечами:

  - Часов одиннадцать уже. Пойдем, погуляем.

  - А ты хотела бы, чтобы то правда была?

  -Что? - переспросила Таиса, споткнувшись и нервно хихикнув, ухватилась за крепкую руку подруги. Ксюня помогла ей подняться:

  - Да ты пьяна, мать? - Удивленно и весело спросила она, - Я про русалье племя. Представь, были бы среди родных русалки. Хошь родственников таких?

  Таиса покачала головой:

  - Я не верю во все это. Тонули по пьяни, иль недосмотру, а на нечисть валили все. И вообще, эта твоя идея знаешь, что значит? Что ты хочешь, чтоб среди твоих родственников утопленники были. Тихо ты, бедовая, давай помаленьку к дому уже?

  Ксюня же громко шурша в камышах, пыталась выбраться на сухое место:

  - От твою за ногу! - Выругалась она шепотом, - все ноги измазала. Пошли дальше немного, там заводь, ноги обмою хоть, да и до дому пойдем.

  - Только не шуми так, всех русалок распугаешь, - тихо сказала Таиса, отчего-то поежившись, словно зябко стало.

  Ксюня замолчала тоже. Они переглянулись. Снова зазвучали песни. Только отчего-то голоса слышны были совсем близко, рядом. Словно пели около воды, за камышовой завесой. Сильные, звонкие, плывущие над водой звуки не складывались в слова, но мелодия была удивительная - мягкая, бархатная, убаюкивающая.

  - Вот голосищи то, - прошептала Ксюня, и вдруг ухватилась за крест, - масло, да бархат. Кто бы это был? Глянем?

  Таиса замешкалась.

  - Где ты, курва? - заорал кто-то в камышах, подле заводи, - Слышу голос твой, Ксюха! А ну выходи, дура деревенская!

  Разом опустилась темнота, словно резко выключил кто свет над головами. Ксюня присела на корточки, утянув за собой Таису:

  - Тая, - прошептала она, срывающимся голосом, - это Вадик. Пьяный, сволочь. Драться полезет. Что он тут делает?

  Таиса пыталась рассмотреть лицо подруги, бледным пятном маячившее перед ней. Жужжали комары, больно впиваясь в ноги. Подруги замерли. В тишине раздавалось шорканье и звук ломившегося сквозь камыш человека. И вдруг, они услышали смех. Тонкий, девичий, как перезвон колокольцев.

  Ксюня прижала палец к губам и тихо двинулась на четвереньках в ту сторону, откуда слышался плеск воды и девичий смех. Тая, повертев пальцем у виска, для убедительности, поползла следом. Они вползли в воду, измазавшись по уши, и сквозь осоку и камыш увидели...

  Высокий мужчина в свете бледной луны стоял по колено в воде. Вокруг него стайкой вились тонкие, как прутья березы девушки. Они казались бледными невесомыми тенями, посеребренными лунным светом. Концы их длинных светлых волос плыли по воде, оплетая мужчину словно водоросли. На каждой из девушек красовался венок, свитый из чуть пожухших цветов.

  - Вот суки, - прошипела Ксюня, порываясь вперед, но Таиса, внезапно испугавшись, что есть силы, вцепилась в нее:

  - Смотри, дура, - прошептала она.

  Тем временем в центре омута, по поверхности воды пошла бурная рябь. Она вспухла пузырем и как цветок раскрылась, не рассыпаясь брызгами, а удерживаемая неизвестной силой единой огромной каплей. Из центра водяного цветка появились еще несколько прозрачных девушек. Они шли по воде и чем дальше отходили от пузыря, тем плотнее становились, теряя прозрачность. Но кожа существ продолжала мерцать, как будто припудренная блестками или мерцающим крошевом перламутра. Обнаженные и прекрасные в своей грации, девушки обступили мужчину и запели. Их голоса сплетались меж собой, создавая мелодию, от которой начинала кружиться голова, слабели ноги. А разум отказывался служить, призывая все бросить и бежать к ним.

  Таиса очнулась, поняв, что они с Ксюней ползут вперед, совершенно не соображая, что делают. Ущипнув, что есть силы подругу, она схватилась другой рукой за ладанку, чувствуя, как переполняющий ее ужас рвется наружу. Обнявшись, девушки смотрели, как русалки, поющие и водящие хороводы вокруг мужчины, начинают щекотать его. Вадик смеялся и его пьяный смех эхом разносился над водой.

  - Стойте, рыбы проклятые! - Вдруг, заорала не своим голосом Ксюня и, поднявшись с колен, побрела в сторону русалок, - отпустите его! Слышите?

  Таиса поняла, что ноги почти не слушаются ее, но все же на четвереньках поползла следом.

  Одна из русалок, заливисто хохотавшая, резко умолкла и повернулась к ним. Отделившись от хоровода, ни на мгновенье не прекратившего свой дикий танец, и все более плотным кольцом окружающего мужчину, она пошла в сторону подруг. Сказать - пошла не верно, скорее, поплыла, вода расступалась перед ней, как живая.

  Склонив головку на тонкой шее, русалка уставилась на Ксюню холодным, неподвижным взглядом прозрачных глаз.

  - Че, на чужих мужиков кидаешься, тварина? - заорала Ксюня и вдруг упала на колени, прижимая руки к лицу. Таиса заставила себя, каким-то странным, почти болезненным усилием, вскочить и загородить собой подругу. А рука сама вперед вытянула, висящую на шее ладанку. Лицо русалки скривилось, глаза заволокло мутной пленкой. В голове заверещало, зашумело, завыло:

  'Тебя никто не тронет. Что просили, то и возьмем. Мешать будешь, заберем и эту', - Таиса заплакала, не имея сил сдержаться, такая боль вкручивалась в виски: 'А старшей передай. Глупо прятать, пора учить'.

  Русалка засмеялась, лицо ее скривилось как маска, вызвав у Таи приступ ужаса. Потом протянула руку, легко коснулась предплечья Ксюни и, плавно повернувшись, вернулась к остальным. Таиса, шепча побелевшими и непослушными губами что-то, наблюдала за ней. Хоровод распался. Русалки, весело тараторя, тащили бледного, как и они, мужчину по направлению к водяному цветку. Дотащив, сопротивляющегося и кричащего, кинули внутрь. А затем, и сами погрузились в колышущеюся сердцевину цветка.

  Последняя из них, обернувшись к Таисе, погрозила ей пальцем. Едва русалка исчезла, как вода с оглушающим шумом рассыпалась на капли, подняв волну. Таиса повернулась к подруге. Та тихо выла, стоя на коленях над телом Вадика, лежащего лицом в воде.

  На следующее утро, подруги расстались. После бессонной ночи проведенной у бабы Вари, Тая чувствовала себя вымотанной до предела. Баба Варя запретила рассказывать об увиденном и наказала сказать лишь, что они нашли труп Вадика, гуляя около омута, после праздника. Сомнений, что показаниям их поверят, не возникало. Вадика знали как запойного пьяницу, распускающего руки и ожидали, что баламут плохо кончит. Когда же Ксюня ушла домой, чтобы привести себя в порядок перед приходом участкового, Таиса устало села за стол в кухне. Перемазанная тиной и грязью с ног до головы, заплаканная, она мрачно смотрела на спокойную бабу Варю.

  - Ты все это знала? - спросила она.

  - Что это, внученька? Ты думаешь, в деревне выжившие из ума старухи тока живут? Кто же поверит в такое? Да и надо ли, чтобы верили? Того достаточно, что кому надо, те и знают.

  - Ты, например.

  Баба Варя кивнула и села напротив внучки:

  - Послушай, девонька. Ты привыкла одно видеть и одному верить. Но мир то большой и чудес в нем немеряно. И заветы предков не просто так дадены. Мы храним, как умеем. И незачем лишнее знать.

  - Она сказала: 'Тебя никто не тронет. Что просили, то и возьмем. Мешать будешь, заберем и эту. А старшей передай. Глупо прятать, пора учить', - повторила слова русалки Таиса и пристально уставилась в бабушкины погрустневшие глаза, - И еще, у Ксюни, на плече следы пальцев остались. Как пятно родимое. Но только не было раньше у нее никаких пятен.

  Вздохнув, баба Варя ответила:

  - А значит это, что в тебе есть своя сила, лечить людей, да обряды разные проводить. Ведь русалки не одно зло приносят... А то, что сказала... Просили глупые, чтобы утоп Вадик? Вот он и утоп. Словами нельзя кидаться. Тебя учить мне надо. Чтобы мою науку дальше хранила. Только хотела я тебя уберечь от всего этого, ноша тяжелая больно. Но, видать, иначе рассудила жизнь. А выбор, он все равно за тобой.

  Таиса зябко поежилась. Выбор...а был ли он, выбор этот? - Бабуль, спасибо за ладанку, - тихо ответила она.

© Stashe