С длинноволосой красавицей Неррис Эамон, приятель Айлеаха, познакомился вскоре после праздненства Бельтайна. Кажется, жаркие костры еще и не догорели, а он уже с головой окунулся в любовный омут.

   Страсть требовала выхода, а строгие традиции Благого Двора разрешали заводить или менять спутницу только один раз в год, на Бельтайн. Поэтому Эамон, горестно вздыхая, жаловался другу, что просто не дотерпит до следующих проводов зимы. Можно, конечно, ослушаться - за нарушение древних порядков не изгоняют, как делали раньше. Но вот репутацию ему это подпортит наверняка, да и почетной должности в эскорте королевы Аэваль он несомненно лишится.

   И вот, когда до Самхайна осталось чуть больше месяца, Эамона осенило - есть, есть способ скрасить тягостное ожидание! Раз в году, в последнюю ночь лета на одной и той же поляне из века в век встречались темные и светлые эльфы и устраивали великое празднество. Те, кто в Самхайн уходят со своего Двора на эту поляну, знают, что здесь на одну ночь они могут отбросить строгие запреты их народов и отдаться своим страстям и самым недозволенным мечтам без страха порицания или наказания.

   Что получали от этого сидхи, Айлеах не ведал, но очень хорошо знал, что светлые фэйри в эту ночь обращались к своим неблагим сущностям и воплощали в жизнь все то, что никогда не позволили бы себе в иные дни.

   Если бы не настойчивые уговоры Эамона, Айлеах ни за что бы туда не пошел. Было что-то неправильное в том, что они, фэйри, встречают Самхайн не среди своего народа, а в окружении темных эльфов Неблагого Двора. Конечно, если весть о том, где Айлеах с Эамоном праздновали Самхайн, дойдет до Благого Двора, открыто их никто не осудит - на то, что некоторые светлые эльфы встречают зиму вместе с сидхами, смотрели сквозь пальцы. Но ведь их присутствие там - словно признание, что и у них есть темная сущность. А это коробило Айлеаха.

   Зато Эамона такие мелочи не беспокоили. Он с нетерпением ждал, когда же придет пора прыгать через костер Самхайна. Этот ритуал считался судьбоносным - кого поймал над огнем, с тем и проводи ночь; никого не поймал - значит, быть тебе до утра одному.

   Эамон долго выбирал себе место - так, чтобы оказаться прямо напротив Неррис, стоящей в толпе на другой стороне поляны. Чтобы, когда придет пора прыгать через костер, она наверняка попала к нему в руки. А потом у них будет целая ночь - самая длинная ночь года.

   Но когда долгожданный момент праздника настал, все пошло не так. В нетерпеливой толпе кто-то толкнул Эамона, и вместо того, чтобы поймать взвившуюся над огнем Неррис, он врезался в Айлеаха.

   Айлеах же не искал никаких судьбоносных встреч - он вообще пожалел, что поддался на уговоры друга составить ему компанию. Потому, взлетев над костром, он сцепил ладони в замок - так-то он точно никого не поймает. Но когда в него врезался Эамон, взмахнувший от неожиданности руками Айлеах схватился за чье-то предплечье.

   Приземлившись на другой стороне костра, он не успел ни раскрыть рта, ни даже глянуть на ту, кого ему так неожиданно подсунул костер Самхайна - Эамон опередил; злобно выплюнул такие слова, которые у Благого Двора услышишь не часто.

   А причина, как тут же уяснил Айлеах, проследив за взглядом друга, заключалась в том, что длинноволосую стройную Неррис крепко обнимал за талию другой. И даже в неровном свете костра было видно, что волосы того эльфа - белее снега. Такие бывают лишь у сидхов.

   Плохо, что поймал Неррис не его приятель, а другой эльф, да к тому же еще и не светлый, а темный. Плохо, что планам, которые Эамон так долго вынашивал, не суждено сбыться. Но хуже всего то, что Неррис благосклонно улыбалась склонившемуся над ней сидху и даже ни разу не посмотрела в сторону Эамона - словно вмиг про него позабыла.

   На мгновение Айлеаху почудилось, что его друг ринется к обнимающейся парочке, презрев царящие у костров Самхайна порядки. Но не случилось - беловолосый сидх подхватил длинноволосую красавицу Неррис на руки, на секунду обернулся, ухмыльнулся и бросил:

   - Желаю весело провести ночь, сестренка, - а потом унес Неррис в темноту окружающего поляну леса.

   Только тогда Айлеах вспомнил, что его рука до сих пор сжимает чье-то предплечье, и наконец посмотрел на неожиданный подарок костров Самхайна. Тоненькая черноглазая эльфка. Беловолосая.

   - Так это был твой брат? - процедил Эамон, и в голосе его слышались угроза и какая-то жестокая радость.

   Тут-то Айлеах заметил, что Эамон сжимает в ладони прядь белых волос стоявшей между ними сидхи.

   Растерялся - на долгую секунду.

   Он слышал, что подобное здесь, у костров Самхайна, случается нередко. Только вот никак не думал, что это произойдет с ним.

   Посмотрел на сидху. Может, и ее поджидал на другой стороне костра любимый. А вместо него около нее теперь стоит двое чужих фэйри. И не отступишь назад, не откажешься - никто не осмелится нарушить порядки, почитаемые из века в век.

   Лицо сидхи было отрешенным и безмятежным. Казалось, она вовсе не замечала бешеных глаз Эамона. Ох, не черноглазую эльфку видел тот рядом с собой - нет, он видел сестру того, кто увел его Неррис.

   Айлеах уже решил, что нет ему дела до заведенных здесь порядков - никто не заставит его делать то, что он не хочет. Собрался было разжать ладонь, но... На короткую секунду беловолосая сидха поймала его взгляд, и было в ее глазах столько тревоги, что Айлеах неожиданно для себя только крепче стиснул тонкое предплечье. И понял, что не сможет оставить ее наедине с Эамоном, глаза которого ярко горели темным, недобрым огнем.

   ...Эамон разбудил Айлеаха рано утром. Редкие лучи восходящего солнца пробивались сквозь оголенные кроны деревьев; желтая трава на крошечной поляне пригнулась к земле под тяжестью осеннего тумана. Откуда-то издалека пахло потухшими кострами и воспоминаниями дикой ночи Самхайна. Беловолосая сидха спала, завернувшись в согретый чарами плащ Айлеаха.

   - Что? - беззвучно спросил он - не хотел будить черноглазую эльфку.

   - Вставай, пора возвращаться!

   Айлеах зашипел:

   - Тише! Разбудишь!

   Друг смотрел на него - непонимающе.

   - Да ты что? Это же сидха. Сидха! Или забыл?

   Айлеах покачал головой, не сводя глаз со спящей.

   Эамон схватил его за плечо:

   - С ума сошел? Она - с Неблагого Двора, помнишь?

   Айлеах лишь пожал плечами и снова промолчал.

   Эамон завелся:

   - Да, с последней войны прошло уже четыре века, у нас перемирие, и, встречая друг друга, мы не хватаемся за мечи и луки, но это вовсе не значит...

   - Эамон, - резко перебил его Айлеах, - Хватит, а? И вообще - иди домой. А я пока останусь.

   Эамон долго смотрел на него - сначала недоверчиво, потом насмешливо, а затем - брезгливо.

   - Ну и оставайся, - махнул он наконец рукой, - Оставайся, жди, пока проснется это отродье фирболгов. А я пойду, отыщу Неррис.

   Отошел на пару шагов, потом обернулся:

   - Неужели ты думаешь, сидха того стоит - тем более, после сегодняшней-то ночи?

   Айлеаха медленно сосчитал до десяти. Очень медленно. Про себя. И все равно не сдержался:

   - А твоя Неррис того стоит? После сегодняшней ночи?

   Глаза Эамона снова вспыхнули недобрым огнем - таким взглядом он смотрел вчера на беловолосую эльфку. Вспыхнули - и погасли. Так ничего и не сказав, Эамон резко развернулся и отправился на пепелище Самхайна.

   Айлеах долго смотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на спящую сидху. А та, не открывая глаз, легонько улыбнулась и тихо произнесла:

   - А я надеялась, что ты останешься...

   Айлеаху довелось услышать немало людских сказаний о любви девушки и юноши из враждующих племен, и он рассказывал их Розенвин всякий раз, когда она начинала тревожиться из-за того, что он - фэйри, а она - сидха.

   - Откуда ты знаешь столько человеческих легенд? - спрашивала Розенвин.

   - Наша королева Аэваль очень любит музыку, поэтому мы частенько приводим для нее человеческих менестрелей. Они поют свои баллады при нашем Дворе. Самых лучших бардов королева награждает.

   - Как?

   - Аэваль достает свою арфу и сама играет на ней певцу. Подобных мелодий человеку не сочинить вовек - так они прекрасны... Столь прекрасны, что услышавшие ее люди умирают.

   - Разве это награда - убивать? - удивлялась Розенвин, с тревогой глядя на него мерцающими черными глазами.

   - Их не убивают. Они умирают сами, - пояснял Айлеах. - И умирают счастливыми, под звуки прекраснейшей мелодии на свете.

   - А я думала, вы, светлые, никогда не убиваете людей, - задумчиво говорила Розенвин и смотрела мимо Айлеаха.

   - Мы и не убиваем, - отвечал он удивленно.

   Розенвин качала головой. Айлеах вздыхал и принимался объяснять черноглазой эльфке, в чем разница. Та внимательно слушала, молчала, словно раздумывая, стоит ли возражать. Затем клала голову на плечо светлому эльфу и просила рассказать еще одну красивую человеческую историю о трудной любви - просила, несмотря на то, что ни одна из них не заканчивалась счастливо.

   Слушала, казалось, не дыша. А потом вздыхала:

   - Интересно, почему у эльфов нет таких легенд?

   Но ответа не ждала. У эльфов подобных историй не водилось потому, что ничего подобного просто не могло случиться. Пропасть, разделявшая темных сидхов и светлых фэйри, была велика. Вражда между Благим и Неблагим Двором терялась во тьме минувших веков, столь давних, что даже эльфийские старики не помнили ее начала.

   Да и слишком разными были темное и светлое племя, чтобы когда-нибудь сойтись. Ведь фэйри - это потомки богов, дети великого народа Туата де Дананн, созданного самой великой прародительницей всего сущего, богиней Даной. Сидхи же - это проклятые отпрыски племени чудовищ-фирболгов, давным давно вытесненных с обширных Земель Холмов спустившимися с небес великими воинами Туата.

   Разве снизойдет светлый эльф до недостойного сидха, погрязшего в необузданных страстях и во тьме безумия и разрушений?

   Разве темный эльф потерпит подле себя высокомерного фэйри, рьяно чтущего бесполезные, лицемерные традиции чести и добродетели?

   Светлый фэйри и темный сидх просто не могли сойтись вместе - как не могли соединиться небо и земля.

   - Будем первые, - усмехался Айлеах, пряча улыбку в белых волосах черноглазой Розенвин, - и про нас будут слагать эльфийские легенды.

   Сидха улыбалась в ответ, мечтательно вглядываясь в сияющую нить вечернего горизонта, крепче прижималась к высокому фэйри и говорила:

   - У тебя волосы - как спелая гречиха. Среди сидхов таких не бывает... А глаза у тебя цвета сосновой хвои.

   - А твои волосы - белее снега и душистее цветущей сирени...

   - Пусть в нашей истории будет счастливый конец, хорошо? - просила Розенвин.

   - Конечно, - шептал Айлеах, обнимая негаданный подарок ночных костров Самхайна. - Все, что захочешь, - обещал он, потому что в такие минуты чувствовал себя всемогущим.

   - И нас не разлучат ни фэйри, ни сидхи. Никакая сторонняя сила на целом свете, - продолжала Розенвин.

   - Никто, - вторил ей Айлеах.

   - Никто, - отзывался колючий зимний ветер.

   - Никто, - капали на ладони тающие на теплых щеках снежинки.

   Белая зима царила от закатного до рассветного горизонта, но для Айлеаха и Розенвин морозный воздух пах весной и кострами Бельтайна.

   Зима прошла половину пути от Самхайна до Бельтайна, когда Айлеах решился прийти в город сидхов - надоело ему встречать Розенвин на заснеженных полянах спящих лесов и чарами укрываться от метелей под тяжелыми еловыми ветвями.

   В первый раз шел он по улицам чужого города настороженно и едва сдерживал руку, все тянущуюся к ножнам - проверить, легко ли выходит меч, да к колчану за спиной - на месте ли стрелы.

   Впрочем, сидхи, глядевшие на него с явным неодобрением, не бросили ему вслед ни слова. Зато у дверей в дом Розенвин его поджидал суровый беловолосый эльф с тяжелым мечом на поясе и холодным металлом во взгляде.

   - Чего ты от нее хочешь? - спросил он, сжимая ладонь на рукояти меча.

   - А ты кто такой, чтобы я тебе отвечал? - не остался в долгу Айлеах.

   Тут появилась Розенвин.

   - Эссус, не надо, - сказала она, дотронувшись до плеча сурового сидха. И так нежно положила ладонь на рукав сидха, так ласково попросила, что Айлеах вспыхнул. И понял, что должен был чувствовать Эамон у костров Самхайна, глядя на то, как улыбалась его любимая другому.

   Сидх нехотя отступил, долгую секунду глядел в глаза Айлеаху, а потом сказал:

   - Обидишь ее - убью, - развернулся и неторопливо ушел.

   - Не сердись на него, - улыбнулась Розенвин, - Он за меня переживает, ведь это мой брат.

   Тут-то Айлеах и узнал в суровом воине беловолосого сидха, поймавшего над костром Самхайна Неррис.

   Айлеах стал так часто наведываться в город сидхов, что со временем те привыкли к фэйри с Благого Двора и не провожали его больше подозрительными взглядами. А брат Розенвин даже как-то раз коротко кивнул ему в знак приветствия.

   Фэйри освоился в чужом городе, перестал напряженно оглядываться по сторонам, ожидая удара в спину. Со временем стал даже забывать, что находится на Неблагом Дворе. Потому как не встречал он здесь ни яростных безумцев, ни злобных колдунов, не видел ни разрушения, ни хаоса, ни беспорядков, - ничего того, что, по мнению фэйри, непременно присуще всем темным эльфам. Порой он даже ловил себя на мысли, что сидхи, кажется, почти и не отличаются от них, светлых эльфов. А если так, тогда почему же вот уже который век их, в сущности, схожие народы разделяет огромная пропасть неприязни и ненависти?

   Однажды Айлеах, придя в город сидхов, не застал там Розенвин. Озадаченный и обеспокоенный, он прождал ее целый час, сидя в саду позади ее дома и развлекаясь разноцветными заклинаниями, а потом принялся бесцельно бродить по городу.

   Несущуюся с шумом и гамом кавалькаду Белой Дамы, королевы сидхов, он услышал раньше, чем увидел. Благоразумно отошел в сторону, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но королева Неблагого Двора его все-таки заметила. Поравнявшись с ним, резко осадила голубоглазую агиску, изящную и нервную водяную лошадку, и спросила, глядя мимо него:

   - Что делает светлый фэйри в моем городе?

   Айлеах успел заметить, как сидхи королевской гвардии потянулись к колчанам за спинами и к ножнам на поясах, но тут из многочисленной свиты показалась Розенвин, направила своего скакуна между ним и Белой Дамой. Встала перед ней и произнесла недрогнувшим голосом:

   - Он приходит ко мне.

   Та медленно перевела взгляд на беловолосую сидху, долго разглядывала ее, а потом, уставившись на Айлеаха колючим ледяным взглядом, произнесла:

   - Розенвин, ты об этом сильно пожалеешь.

   И снова черноглазая сидха не дрогнула:

   - Я с готовностью приму любое твое решение, моя королева.

   На короткую секунду что-то вспыхнуло в стылом взгляде Белой Дамы - вспыхнуло и тут же погасло.

   - Так ты не откажешься от него?

   Розенвин промолчала.

   Тогда Белая Дама оборонила, разворачивая голубоглазую агиску:

   - Моей гвардии ты больше не нужна.

   Розенвин опустила голову, а кавалькада королевы сидхов унеслась прочь, сопровождаемая шумом, гамом и детским плачем. Напоследок Айлеах успел заметить, как придержавший поводья своего скакуна беловолосый Эссус, с сочувствием глядевший на сестру, послал ему взгляд столь пронзительный, что, будь он стрелой, пробил бы Айлеаха насквозь.

   Позже тем вечером Айлеах, сидя в саду, качая на руках притихшую, но все еще несчастную черноглазую сидху и забавляя ее своими разноцветными чарами, вспомнил о детском плаче, доносившемся из шумной кавалькады Белой Дамы.

   - Мы ездили по деревням за детьми, - пояснила Розенвин в ответ на его вопрос.

   - А зачем вам человеческие младенцы?

   - Они спят в нашем городе, а мы видим их сны.

   Айлеах разжал руки и отстранился от сидхи.

   - Вы воруете человеческих детей?

   - Подменяем.

   - И долго потом живут ваши подменыши?

   Розенвин промолчала.

   - Но зачем? - воскликнул Айлеах.

   - Неблагому Двору нужны их грезы, - тихо шепнула Розенвин в ответ.

   Айлеах вскочил и принялся возбужденно расхаживать взад-вперед.

   - Ты хоть когда-нибудь задумывалась, что испытывает человеческая мать, обнаружив в колыбели колоду-подменыша?

   Розенвин, сжавшись в комочек, молча наблюдала за ним.

   - Какая жестокость! Какое бессердечие! - восклицал он.

   И тут из темноты густого сада неожиданно раздался низкий голос:

   - А ты, светлый фэйри, благородный эльф народа Туата, считаешь, что вы лучше нас, да?

   В сгустившихся тенях словно из ниоткуда появился Эссус. Подошел к поникшей Розенвин, присел с ней рядом, ласково и нежно погладил по белым волосам. Прошептал:

   - Ах, сестренка, сестренка - ну зачем ты принесла такую жертву? Не стоит этот лицемерный фэйри места в королевской гвардии и немилости Белой Дамы. Думаешь, он бы ради тебя сделал нечто подобное?

   Только из-за того, что Айлеах знал, как привязана Розенвин к брату, он сдержал руку, сжавшуюся на рукояти меча. Сдержал даже тогда, когда увидел сомнение, мелькнувшее в глазах его черноглазой сидхи. А Эссус поднял голову и с издевкой протянул:

   - Вы, благородные фэйри, разве не воруете у людей скот для своей надобности?

   - Да разве сравнишь горе матери, у которой забрали ребенка, с горем пастуха, лишившегося овцы! - Айлеах даже задохнулся от возмущения.

   - Нет, - согласился Эссус. - Но похищенный скот вы подменяете не на деревянную колоду, а на собственных стариков.

   - Вы избавляетесь от своих стариков? - подняла голову Розенвин, и в ее голосе отчетливо слышалось недоверие. - Вы оставляете их людям?

   Айлеах не успел ответить - его опередил Эссус.

   - Сестренка, они все равно считают себя лучше нас - ведь выбрасывать своих стариков - это не так ужасно, как забирать людских младенцев.

   - Но ведь это же дети, - попробовал возмутиться Айлеах, и тут голос опять подала Розенвин:

   - Но ведь это чужие, не наши дети. А старики - ваши. Вашего народа.

   Так и стояли они в саду, рассвеченном разноцветными чарами - один светлый фэйри и двое темных сидхов - не в силах понять друг друга, не в силах определить, чье зло - меньшее.

   С того дня прозрачная тень неуловимого отчуждения и незаметный призрак легкого непонимания поселились между Айлеахом и его черноглазой сидхой. Фэйри старательно делал вид, что их не существует, упорно смотрел мимо, чтобы не замечать. Но все напрасно.

   Впрочем, назойливые невидимые спутники спутники, хоть и мешали своим неизменным присутствием, пока не охладили чувств. Айлеаха по-прежнему манили черные глаза его сидхи, по-прежнему дурманил запах белоснежных волос, по-прежнему волновали ее взгляды, ее голос, ее прикосновенья.

   Вдыхая нежность долгих вечеров рядом с черноглазой сидхой, фэйри надеялся, что со временем тени и призраки просто исчезнут сами. А времени у них, бессмертных эльфов, впереди - целая вечность. Он подождет.

   Айлеах долго уговаривал Розенвин прийти в город светлых эльфов, заверял, что те никогда не причинят ей зла - на то они и светлые. Сидха неизменно отказывалась. Но в конце концов уступила его настойчивости.

   Так что на пышное празднование Бельтайна Айлеах явился не один - к жарким кострам Благого Двора он привел черноглазую сидху, крепко держа ее за руку. И не отходил от нее ни на шаг всю ночь.

   Розенвин держалась напряженно и глядела с вызовом.

   Фэйри бросали на Айлеаха осуждающие взгляды, но молчали. Что до Розенвин - светлые эльфы делали вид, что попросту не замечают сидху на своем празднике, и смотрели словно бы сквозь нее.

   И только один не сводил с нее пристального темного взгляда - Эамон. Еще год назад страстно ждавший этого Бельтайна, после встречи уходящей зимы, он не смог ни забыть ночь Самхайна, ни простить Неррис. И когда пришло время выбирать себе спутницу на новое лето, Эамон не снял браслет со своей руки, не отдал его длинноволосой эльфке. Только глядел весь вечер на друга, чей взгляд светился радостью, стоило тому лишь взглянуть на Розенвин. Глядел Эамон и на беловолосую сидху, осторожно гладящую витую цепочку, которую Айлеах совсем недавно застегнул на ее запястье. Глядел, и глаза его горели темным, недобрым огнем.

   И когда вышла к кострам королева Аэваль, неся в ладонях язычок зеленого пламени, Эамон подошел к ней, что-то долго шептал и косился в их сторону.

   Внимательно выслушала королева Эамона, величественно кивнула, в наступившей тишине торжественно произнесла:

   - Великой честью быть в этот Бельтайн воплощением любви - ган'коннером - я оделяю Айлеаха, - и протянула тому язычок мечущегося в ладонях пламени.

   Даже в неровных всполохах бельтайновых костров было видно, как побледнел Айлеах. Покосился на Розенвин - на ее лице сияла улыбка. Не знавшая традиций Благого Двора черноглазая сидха искренне радовалась, что ее возлюбленному выпала, по всей видимости, какая-то важная почесть.

   Мучительно-долгую секунду Айлеах колебался и сомневался, а потом, не осмелившись отказать своей королеве, шагнул ей навстречу и, преклонив колено, протянул раскрытую ладонь. И вздрогнул, когда зеленое пламя коснулось его кожи.

   Выйдя на крыльцо из приземистой избы, застегивающий кафтан Айлеах едва не столкнулся с Розенвин. Опешил. Онемел. Наконец выдавил:

   - А ты как тут оказалась?

   Розенвин словно и не слышала вопроса. Подошла к окну, заглянула в избу. Айлеах бросил взгляд через ее плечо. На широкой лавке, разметав по скомканным простыням рыжие кудри, сладко спала и улыбалась чему-то во сне - как же ее звали? - Элис? Энни?

   - Что с ней теперь будет? - спросила Розенвин.

   - Как ты узнала? - повторил Айлеах.

   - Эамон рассказал.

   - Как?

   Беловолосая сидха повернулась, и глаза ее горели.

   - В наш город пришел! И пояснил, что такое этот ваш ган'коннер, воплощение любви Бельтайна. Только вот что потом становится с той, которую вы, - тут голос ее переполнился ядом, - благородные светлые фэйри, решаете таким образом осчастливить, он не поведал.

   Айлеах отвернулся. Раз в год, на празднование Бельтайна Благой Двор, отмечая наступление лета, непременно дарил одной человеческой девушке, случайной избраннице судьбы, возможность познать любовь, которую не дано испытать от смертного. И осчастливливал ее этой любовью ган'коннер - тот, кому королева Аэваль у жарких ночных костров протягивала язычок зеленого пламени.

   - Так что с ней будет?

   И снова Айлеах промолчал.

   - Она умрет, да? - голос Розенвин звучал глухо. - Она познала эльфийскую любовь, и теперь человеческая любовь никогда не осчастливит ее. Она будет чахнуть от тоски, пока не угаснет совсем.

   Айлеах сцепил руки на затылке, запрокинул голову. Ему нечего было добавить и нечего возразить.

   Розенвин снова заговорила, и ее слова ранили Айлеаха в самое сердце:

   - Прав был Эссус... Не хватило духу отказать своей королеве, да? А ведь мог бы.

   И снова Айлеах не ответил. Да и что тут скажешь?

   - Я заберу ее, - вдруг сказала сидха.

   - Зачем? - удивился Айлеах.

   - Раз в семь лет Белой Даме требуется принести в жертву одну человеческую девушку. Через несколько дней как раз придет срок.

   - Вы убьете ее? - ахнул он.

   - Нет, - покачала головой Розенвин. - Это до нас уже сделал ты, светлый фэйри.

   Айлеах встретил ее горящий черный взгляд. И понял, что эльфы не будут слагать про них с Розенвин красивые легенды со счастливым концом.

   Много раз с того дня пытался Айлеах встретиться с черноглазой сидхой. Ждал ее на поляне, где они провели ночь Самхайна, и под елями, где скоротали пол зимы. Караулил у городских ворот. Выглядывал на шумных улицах.

   Подходил к ее дому, но в дверях его неизменно встречал суровый беловолосый сидх с тяжелым мечом на поясе и холодным металлом во взгляде.

   - Уходи, светлый эльф, - холодно говорил он.

   И Айлеах, тщетно надеясь, что вот-вот покажется из-за плеча Эссуса черноглазая сидха, разворачивался и возвращался в свой город. Но и там ему не было покоя. Его терзали неясные сомнения и беспокоили тревожные мысли. Он старался разобраться в них - и неизменно чувствовал, что самое главное, неуловимое и непонятное постоянно ускользает от него.

   Но однажды, стоя во дворце королевы и наблюдая за тем, как Аэваль награждала очередного талантливого менестреля свой смертельно прекрасной игрой на арфе, он внезапно понял, что не дает ему покоя.

   В тот день Айлеах собрал небольшой дорожный мешок и без сожаления, не попрощавшись ни с кем, покинул Благой Двор светлых фэйри.

   * * *

   Деревня Гримсенд славилась на всю округу: растущая и процветающая, она могла похвастаться двумя тавернами и постоялым двором, кузницей, плотницкой мастерской и пасекой. Водились тут горшечник и знахарь, травник и портной. А года три назад появились у них даже волшебник и призрак-хранитель - самые настоящие.

   Как осел в Гримсенде волшебник, селяне нарадоваться не могли - он лечил больных людишек и хворую скотину, мог дождь призвать на поля и тучи разогнать.

   Что до призрака, так прознали про него селяне, когда овцы у деревенских пастухов перестали пропадать, а новорожденные детишки - у матерей. Отчего, задумались они, обходить Гримсенд стали злые эльфы? А потом слухи пошли, что темными ночами, когда низко над землей несется эльфийская кавалькада, встает у них на дороге неясная серая фигура. Останавливаются перед нею нелюди и будто речи ведут. Долго стоят, иной раз чуть не всю ночь. Разворачиваются потом эльфы и уходят ни с чем.

   Волшебнику всем миром ладную избу справили, славили его и уважали. И боялись немного - как и полагается. А вот призрака как почитать - не знали, и очень переживали по тому поводу. К волшебнику за советом приходили, особенно - матери молодые. Расскажи, просили, как уважить нам нашего хранителя. Волшебник улыбался и отвечал, что не надо призраку ни жертв, ни почестей, а обидеть да прогнать его можно лишь равнодушием и неблагодарностью.

   Призрак-хранитель так в Гримсенде и остался - верный совет дал волшебник. Умелый волшебник, хороший, хоть и молодой совсем. И серьезный, не улыбнется даже, будто думает непрестанно о чем-то печальном. Пригожий, с волосами, как спелая гречиха, и с глазами цвета сосновой хвои, с ума он свел всех деревенских девчонок. Бегали за ним, изо всех сил понравиться старались - да ни одна ему не приглянулась.

   Встретил волшебник в Гримсенде два лета и три зимы.

   Каждый Самхайн, когда люди и носу из дома высунуть не решались, уходил волшебник на всю ночь в дремучий лес, хотя говорили ему, что опасно это, потому как нечисть в эту ночь собирается на глухой поляне зиму встречать, костры жгет и непотребство творит. Человек же, коли заметят его нелюди, сгинет в том лесу навеки.

   Волшебник кивал согласно и благодарно, а все одно в лес уходил. И возвращался под утро живым-здоровым, как ни в чем ни бывало. Только казался он в те дни еще печальнее и задумчивее, чем прежде.

   А на утро после третьего Самхайна волшебник привел себе в дом неведомо откуда хозяйку, молодую да красивую. Только чудной какой-то красоты - глаза у нее были черные, словно ночь, а волосы белые, словно снег - в округе таких никогда не видали.

   Волшебник с тех пор стал довольный и счастливый. Селяне, глядя на него, не могли нарадоваться и говорили промеж себя - ну будто совсем другим человеком стал.

   А еще говорили, что темными ночами, когда низко над землей несется эльфийская кавалькада, встает у нее на пути рядом с призраком-хранителем еще одна серая фигура.