Дмитрий Тихонов aka Людоед

ПРОКЛЯТЫЙ

Вдалеке гулко лаяла собака, словно пытаясь прогнать ночь. Через поле, чуть прихрамывая на левую ногу, шел Проклятый. Пожухлая трава едва слышно шуршала под его шагами. Впереди, на границе неба и земли, горели теплые огоньки хутора. Высоко над ними купалась в мягких объятиях туч грязно-желтая ущербная луна, похожая на обломанную монету. Ветер стелился по земле и прятался в голых ветвях деревьев, чувствуя приближение снегопада – вот-вот должна была закончиться осень.

Проклятый насвистывал песенку, названия и слов которой он не помнил, а может, и не знал никогда. Думать об этом не хотелось, само слово «никогда» пугало его: он считал себя вечным, но в глубине души знал, что вечным может быть лишь то, что не существует. Поэтому он просто насвистывал и представлял, как далеко-далеко отсюда, на огненном юге сейчас царствует полдень, и над ароматным гулом базара поднимается густая, тягучая мелодия, под которую так приятно втягивать в себя сладкий дым кальяна и смотреть на танцующих красавиц…

Проклятый знал, что он там, но легче от этого ничуть не становилось, ведь он был и здесь, на стылом, мертвом поле, среди ветра и холода – и надеяться оставалось только на то, что хозяева хутора окажутся людьми с добрым сердцем и пустят его хотя бы в хлев.

Взгляд его наткнулся на нечто, уродливо возвышающееся на краю поля – нечто, напомнившее ему собственную молодость, такую далекую и потому почти уже забытую.

Виселица. В ночном сумраке она громоздилась нелепой, неправдоподобной конструкцией, изломанным рукотворным чудовищем, состоящим из смерти и дерева. Высокий, немного покосившийся столб с поперечной перекладиной, угрюмая свора ворон и размякшее, покачивающееся на ветру тело. Современная версия распятия… вместо гвоздей – жесткая, скрипящая веревка, всего за несколько мгновений обрывающая дыхание. Теперь все предпочитают делать быстро: и жить, и любить, и убивать.

Проклятый подошел ближе. Вороны, хрипло ругаясь и тяжело хлопая крыльями, взлетели с перекладины – у него никогда не было хороших отношений с этими птицами. Возможно, потому, что он часто отбирал у них добычу.

Голова повешенного, свернутая набок, была покрыта черным мешком. Пожалуй, они еще не успели склевать ему лицо. Проклятый тронул мертвеца за ногу:

– Что ты сделал?

Казненный ответил не сразу. Нелегко говорить, если пару дней назад тебя повесили. Но наконец, с огромным трудом выдавливая из себя слово за словом, он сказал тяжелым, скрежещущим шепотом:

– Я говорил, что наш барон – негодяй и ублюдок.

Проклятый усмехнулся:

– Что такое? Он отобрал у тебя возлюбленную?

– Он отобрал… у нас урожай…

– Ясно. Это не ново. Во всем мире бароны отбирают урожай. Всегда так было и всегда будет. Есть тот, кто выращивает урожай, и есть тот, кому он принадлежит. И очень редко это один человек.

– Я… знаю.

– Так почему же?

– Обида…

Проклятый вновь похлопал бедолагу по ноге:

– Понятно. Ладно, пойду…

– Постой… сними мешок.

– Зачем?

– Хочу увидеть восход.

– Тебе же вороны склюют глаза до полудня.

– Ну и что… пусть… хочу увидеть восход.

– Как знаешь.

Проклятый протянул руку и одним движением сдернул мешок с головы повешенного. Тот оказался совсем еще молодым парнем, черноволосым и голубоглазым. Пожалуй, еще неделю назад деревенские девушки заливались румянцем при встрече с ним и мечтали по ночам о его руках и губах. Теперь он вряд ли мог стать объектом чьих-то мечтаний. Кроме ворон, конечно.

Губы его чуть раздвинулись:

– Спасибо.

Проклятый пожал плечами:

– Не за что. Слушай, не подскажешь мне одну вещь?

– Да?

– Знаешь хозяев ближайшего хутора? Вон того, где окна горят. Как они, люди не злые?

– Нет.

– Пустят меня переночевать?

Казалось, мертвец немного заколебался, прежде, чем ответить:

– Пустят, конечно. Только… не причиняй им вреда.

– Ну что ты. Я люблю тех, кто сам добр… не верь всему, что говорят обо мне. Прощай.

И Проклятый, напоследок еще раз хлопнув повешенного по ноге, зашагал к хутору. Ему показалось, покойник что-то пробормотал вслед, но из-за шелеста своих шагов он ничего не услышал, а оборачиваться не стал. Никогда не обращайте внимания на то, что говорят вам мертвецы на прощанье – лучше этого не знать.

У калитки Проклятый остановился и громко постучал. Во дворе взвился судорожный хриплый лай – сторожевой пес честно отрабатывал свой хлеб. В доме зашумели шаги, открылась со скрипом входная дверь, чуть встревоженный старческий голос крикнул:

- Кто там?

- Пусти переночевать, отец! – как можно дружелюбней ответил Проклятый. – В поле холодно… я один…

Хозяин неспешно спустился с крыльца и отворил калитку, оказавшись невысоким сухим стариком с длинными пепельными волосами. Окинув гостя взглядом, он сказал:

- Ну здравствуй, добрый человек. Заходи…

Проклятый поклонился и шагнул во двор. Пес, поняв, кто перед ним, поперхнулся лаем, по-щенячьи взвизгнул, вильнул хвостом и забрался в конуру. Старик или не заметил странного поведения своей собаки или просто не обратил внимания. Он запер калитку на засов и жестом указал на дом:

- Проходи, парень. На лихого человека ты вроде не похож… А ночи нынче и вправду такие, что зубы сводит. Проходи, сейчас мы тебя накормим, постель приготовим…

Проклятый усмехнулся:

- Да что ты, отец! Мне и в сарае соломы хватит…

Хозяин мягко подтолкнул его в спину:

- Иди в дом, сказал. Зачем в сарай, коли в тепле место есть.

Проклятый, обезоруженный такими рассуждениями, поднялся по ступенькам и, только оказавшись в желтом тепле сеней, понял, насколько старик прав.

Через несколько минут он сидел за столом, прислонившись спиной к горячему боку печи, и с удовольствием ел тушеную капусту с грибами – после нескольких голодных, промозглых ночей эта нехитрая еда оказалась вкуснее любых, самых изощренных яств, которые ему доводилось пробовать. Хозяин с женой сидели на другой стороне стола, наблюдали, как он ест, изредка задавали обычные, ни к чему не обязывающие и ни на что не рассчитывающие вопросы: где он проходил, да что видел. Странная это была пара – казалось, старость навалилась на них раньше времени, покрыв волосы серым налетом, а лица – мелкими морщинами. И со старостью пришло что-то еще – большое и тяжелое, словно могильная плита. Оно гнездилось в их покрасневших глазах, в скованных, будто неживых, движениях, в напускной непринужденности разговора. Пряталось за этим тихим, спокойным, уютным вечером, сквозило во взглядах и вымученных улыбках.

Проклятый решил не обращать внимания. Угрозы для него двое добродушных стариков не представляли, а лезть в их личные дела не было никакого желания.

- Да, пару лет назад я там пытался коня купить, - ответил он на очередной вопрос хозяина. – Но меня обворовали, на рынке в толпе срезали кошель с деньгами – ловко так, незаметно. И все, даже медного гроша не осталось. Какой уж тут конь, сами понимаете… живому бы остаться.

Хозяева дружно закивали головами, искренне жалея своего нового знакомого. В больших городах так легко попасть в переплет. Незачем им было знать, что вора он нашел уже через несколько минут – а уж о том, что он с ним сделал, не следовало знать никому….

Проклятый проглотил последнюю ложку капусты и, сыто икнув, привалился к печи. Прямо перед ним чернело холодной осенней ночью окно. Вдалеке за ним огромная луна выкатилась из-за туч – и на ее фоне темной кляксой изгибалась виселица.

- Невеселый у вас вид открывается, - сыто заметил он.

Старик вдруг съежился, словно его собирались ударить, и спросил:

- Где?

- Вон, окна прямо на повешенного выходят, - неопределенно махнул рукой Проклятый.

Старуха охнула и уткнулась лицом в ладони. Муж крепко обнял ее, будто пытаясь остановить беззвучные рыдания, прижался лицом к жидким седым волосам. Когда он вновь повернулся к гостю, на щеках его блестели мокрые дорожки.

 - Это наш сын, - объяснил он дрожащим голосом и замолчал, угрюмо глядя на Проклятого.

***

До восхода солнца еще оставалось немного времени, и мир погрузился в тот размытый, серый полумрак, который царствует на границе дня и ночи. Не было тьмы, не было света, все вокруг заполнили тени. И лес, и трава, и небо – все было одного цвета, все извивалось, смещалось, менялось местами. Утренний воздух неприятно холодил тело, ноги топтали свежую, ледяную росу. Из оврага белесыми щупальцами наползал туман.

Проклятый шел через лес. Ночью, уложив жену спать, хозяин еще долго сидел с ним у печи, курил крепкий домашний табачок. И рассказывал – о том, как барон в очередной раз повысил налоги, которые теперь пожирали почти весь урожай, как люди, скрипя зубами и разоряясь, смирялись с этим, как его сын, слишком молодой для того, чтобы быть осторожным, неделю назад прилюдно обругал барона. Губы старика дрожали, он замолкал, глубоко затягивался, наблюдал за плавающим под потолком дымом, избегая даже смотреть в сторону окна, потом вновь говорил – о доносе, позорной казни и страшном, мучительном запрете снимать тело с виселицы в течение десяти дней.

Потом старик плакал, судорожно, хрипло, утирал трясущимися пальцами слезы. Проклятый не пытался его успокоить, лишь равнодушно смотрел перед собой, изучая трещины на стене. Эта история его не тронула – подобные вещи происходили повсюду на протяжении уже многих веков. Да и он сам в свое время приложил к ним руку.

Однако, пару часов пролежав без сна на отведенном ему топчане, Проклятый поднялся и вышел в сереющую ночь, не закрыв за собой дверь.

Цель уже виднелась впереди – большой, угловатый дом, черным пятном выступающий из окружающего бесцветия. Ни огня, ни звука – дом крепко спал в последние предутренние минуты.

Здесь обитал Гарри Мышелов – самый уважаемый и зажиточный фермер округи. Именно он, услышав в трактире гневные слова рассерженного молодого парня, поспешил донести о них барону. Именно он привел всадников к хутору бедняги и выбирал место для виселицы. Гарри сделал все это, потому что хотел жить тепло и сытно – и как можно дольше. Ему было наплевать на презрение соседей, если такой ценой можно было получить лучшие пастбища для своих овец. Ему тем более была безразлична смерть человека, если она давала защиту барона и индивидуальное понижение налога.

Проклятый пришел не мстить, он намеревался развлечься – всегда интереснее лишать людей того, чем они больше всего дорожат, и ради чего пришлось пойти на серьезные жертвы. Мышелов ценил лишь сытую жизнь, а значит, он принадлежал ему…

Собаки, злобные клыкастые зверюги, не издали ни звука – бесцветным сумраком незваный гость перемахнул через забор, пересек обширный двор, с удовольствием растаптывая хрупкие кустики смородины. Куда идти, Проклятый знал – быстрым, почти неуловимым движением он взметнулся по бревенчатой стене к темному окну, проломил ставни и ввалился в комнату, забрызгав ее щепками и треском.

Ветер, ворвавшийся следом, захлопал широкими льняными занавесями, лизнул лица двух людей – испуганных, не понимающих спросонок, что происходит.

Мышелов и его жена, растрепанные, заспанные, во все глаза пялились на стоящую перед ними черную фигуру. Проклятый чуть было не рассмеялся, глядя на их растерянные, заплывшие жиром рожи.

- Ну вот мы и встретились! – торжественно заявил он, взмахнув рукой. – Наконец-то я имею честь лицезреть вас, о высокочтимый господин. Столько слухов ходит…

- Кто это!? – наконец нашел в себе силы спросить Мышелов. Получилось хрипло и жалко. Он был смертельно напуган. – Я прикажу выпороть!

Проклятый отшатнулся в притворном ужасе:

- Выпороть?! Прикажешь?! Совсем недавно погубил свою первую жертву, а гонора уже хоть отбавляй… ты наш человек, дружочек…

Мышелов замер с открытым ртом – несмотря на всю свою растерянность, он понял, что к нему пришли из-за повешенного пару дней назад дерзкого мальчишки. Барон, несмотря на всю свое могущество, так и не смог защитить его. Что ж, придется защищать себя самому. Мышелов был трусом и знал, что в драке у него нет шансов – но убедительно говорить он мог, и это не раз выручало его в самых сложных ситуациях.

- Послушай, - начал он. – Все пошло не так, как я предполагал… произошла ошибка… они все перепутали… на самом деле… Добрый человек, выслушай меня…

Проклятый все-таки расхохотался. Не так как обычно – не бежали по стенам трещины, не вылетали стекла из окон – но этого смеха вполне хватило, чтобы подленькая душа Мышелова ушла в пятки. Стало ясно, что его пришли убивать.

- Добрый человек, - пробормотал, отсмеявшись, Проклятый. – Это надо же… добрый человек…

И он чуть заметно шевельнул рукой. И сразу случились две вещи. Во-первых, жену фермера, начавшую было потихоньку сползать на пол, отбросило в угол, протащило по стене вверх и прижало к потолку – она только там начала кричать, настолько быстро все произошло. Во-вторых, у Мышелова лопнул живот. В буквальном смысле – будто впервые в мире сбылась извечная угроза матерей своим чересчур прожорливым детям. Рванулась в разные стороны освободившаяся кровь вперемешку с ошметками плоти. Мышелов захлебнулся истошным визгом, глаза его вытаращились так, что, казалось, вот-вот должны были со смачным хлюпаньем выскочить из глазниц. Он забился на кровати, полетели на пол перепачканные одеяло и подушки. Визг перешел в судорожный, булькающий хрип – кровь хлынула горлом, Мышелов замолчал, но не умирал. Он оставался в полном сознании и каким-то совсем крохотным клочком разума понимал, что казнь еще не закончилась, самое страшное впереди. Так оно и было.

Проклятый медленно ходил вокруг кровати, назидательно подняв палец, и учительским, не терпящим возражений, тоном рассказывал:

 - Чаще всего ранение в живот является смертельным. Однако смерть наступает далеко не сразу, и неоднократно описаны случаи, когда солдаты в состоянии болевого шока пробегали несколько миль, путаясь ногами в собственном кишечнике. Это дает нам основания полагать, что при достаточном умении и наличии специальных средств вполне возможно устранить вероятность летального исхода, то бишь полностью вылечить человека с подобным ранением. Однако открытым остается вопрос, лежащий, я бы сказал, совсем в другой плоскости. А стоит ли? Вот ты… э.. добрый человек, какого мнения?

Мышелов принялся лихорадочно кивать. Проклятый умиротворяющее улыбнулся ему:

- Другого я и не ожидал. Что поделаешь, это ведь ситуация говорит за тебя, правильно? Это твое отчаянное положение истошно взывает к милосердию и считает его высшей благодатью и столпом мироздания. Но ведь ты сам так не думаешь! Лично ты считаешь, что милосердие – удел трусов и слабаков, что оно хорошо только на словах, а на деле – каждый сам за себя… Для тебя три десятка монет гораздо приятнее позорного креста. Что, впрочем, достаточно логично и объяснимо. Пойми, я вовсе не призываю разбрасываться милосердием – это вредно и пошло. Милосердие нужно ценить, как воду в пустыне, и никогда не тратить его попусту, согласен?

Мышелов снова начал мотать головой. Волосы его слиплись от пота, глаза уже не выражали ничего, кроме дикого бесцветного ужаса, на губах лопались красные пузыри.

Проклятый довольно хлопнул в ладоши:

- Видишь, как мы быстро находим общий язык. Милосердие – это сокровище. Но любое сокровище имеет смысл лишь по отношению к людям, окружающим его владельца, так ведь? Его нужно пускать в оборот, как деньги, как драгоценности… А тот, кто милосердие сосредоточенно копит, расходуя его лишь на одного себя, в конце концов сталкивается с проблемой. Однажды милосердие заканчивается, и кое-кому его уже не хватит. Что ж, вывод, по-моему, вполне логичный, как думаешь?

Мышелов смог только моргнуть в знак согласия. Проклятый, снисходительно и мудро кивнув в ответ, подвел итоги:

– В целом, я доволен получившейся дискуссией. С радостью бы побеседовал с тобой еще, но меня начинает утомлять мрачная обстановка этой комнаты. Так что мы продолжим наш разговор потом, когда встретимся снова. А мы встретимся, не сомневайся, дружище – там, где никогда не было и никогда не будет неба…

Проклятый подмигнул несчастному фермеру, и в тот же миг Мышелов вновь принялся вопить и дергаться. Кричал на этот раз не от боли, а от страха – его собственные кишки, разбросанные по кровати, вдруг задвигались и поползли к нему, будто сизые блестящие змеи. Напрасно он отбрасывал их руками, окровавленные канаты внутренностей обвили его запястья, колени, плечи и, стремительно подобравшись к горлу, плотными кольцами охватили шею. Крик оборвался, сменившись скрипучим шипением. Лицо Мышелова побагровело, язык темным комком вылез наружу. Разрывая свою собственную плоть, Мышелов высвободил одну руку из захвата… но было уже поздно – не дотянувшись до сдавленного горла, рука бессильно упала на залитую кровью простыню.

Проклятый плюнул на труп и, подойдя к новоиспеченной вдове, все еще висящей под потолком, доверительно сообщил:

- Собаке собачья смерть! – после чего ловко выпрыгнул в окно, слившись с серыми тенями подступающего утра. Вдова, которая уже давно не кричала, а только скулила, будто побитая собачонка, с грохотом обрушилась на пол. Больше всего на свете ей хотелось ослепнуть – чтобы не видеть, не видеть, не видеть того багрово-пузыристого мертвого месива, что расположилось на их супружеском ложе…

А Проклятый шел прочь через поле, и слева от него из-за горизонта лениво поднималось в бледное небо огромное оранжевое солнце. Хотелось петь. Он прекрасно понимал, что содеянное им иначе как местью назвать нельзя. Да, он отомстил, хотя вовсе и не собирался этого делать. Но именно поэтому и хотелось петь.

***

Парень появился, когда вот-вот должен был наступить полдень. Проклятый, уже успевший выбросить из головы все произошедшее ночью и утром, остановился на лесной поляне, чтобы послушать песни ветвей, и вдруг краем глаза заметил какое-то движение в стороне. Он повернулся – вокруг никого не оказалось. Холодный ветер угрюмо копошился в ковре опавших листьев. Подозрительно наблюдал с ветки нахохлившийся воробей. Проклятый поднял руки, словно показывая, что безоружен, и сказал в тишину:

- Выходи, я тебя видел… зачем прятаться, нехорошо это…

Несколько долгих секунд лес оставался все так же неподвижен. Ничего не менялось, ничего не происходило. Даже мелькнула крамольная мысль, что таинственный попутчик действительно только привиделся.

Но потом тени, которых так много днем в осеннем лесу, выпустили его – простая деревенская одежда, вороний помет на плечах, грязные волосы, бледное лицо, сломанная шея… Перед ним был вчерашний повешенный. Не он сам, конечно, а так, остаток, призрак, какой в мгновенье развеет ветер.

Проклятый улыбнулся:

- Зачем пугаешь?

Парень не улыбнулся в ответ. Он просто сказал:

- Ты обещал, что не причинишь им вреда… - и, покачав головой, растаял в воздухе.

Проклятый нахмурился. Что еще за претензии? Что получилось не так? Но тут он услышал стук копыт… и огромным черным вороном метнулся к дороге, хотя в этом не было нужды – он и так понял, что произошло.

По тракту в направлении хуторов мчалась во весь опор дюжина всадников. Десять прекрасно вооруженных латников – один такой стоит в бою целой деревни – сопровождали своих господ: местного барона, виновника всех бед, и его придворного капеллана. Барон был высок и, несмотря на свои зрелые годы и явно не праведную жизнь, подтянут и мускулист. Капеллан, напротив, представлял собой сплошную гору жира. Оставалось загадкой, как лошадь могла выдерживать подобную тушу, да еще не отставать при этом от остальных. Барон находился в гневе – об этом свидетельствовали и сдвинутые напряженно брови и тяжелый взгляд, в котором теперь жила лишь жажда убийства. На распухшем лице священника застыл самый настоящий неподдельный страх. Солдаты были равнодушны.

Уронив пару черных перьев, Проклятый стал ветром. Пролетев немного вместе с всадниками, он легко обогнал их и умчался вперед. Первым делом он обратил внимание на виселицу. Она оказалась пуста. Значит, старик все-таки пренебрег запретом и снял тело сына.

Хутор, где Проклятый провел ночь, был окружен крестьянами, вооруженными косами, топорами и вилами. У некоторых в руках красовались отвратительно чадящие факелы. В воздухе висела отборная ругань. И страх.

Проклятый невидимкой уселся на крыше дома, в котором, как он понял из услышанных обрывков разговоров, забаррикадировались приютившие его старик и старуха. Их обвиняли в колдовстве и сговоре с дьяволом. Причиной всего этого переполоха стало произошедшее с Гарри Мышеловом. Его недобитая вдовушка – все-таки милосердие  нельзя расходовать необдуманно – приползла на рассвете в деревню и рассказала, что ее мужа зверски убил ужасный демон, которого, надо думать, вызвала та богопротивная семейка, чтобы отомстить за своего сына-смутьяна… И пока Проклятый, насвистывая, гулял по лесам, селяне отправили к барону гонца за подмогой, а сами окружили нечестивцев, чтобы не дать им сбежать. Столько лет бок о бок с ними жили, и подумать не могли, что соседи – чернокнижники! Проклятый усмехнулся, люди иногда даже его удивляли.

Крестьяне внизу суетились, разламывали забор, подтаскивали к дому охапки хвороста. Сторожевой пес лежал около своей будки с пробитой головой. Из самого дома не доносилось ни звука, и окна его были темны. Но Проклятый знал, что внутри хозяин ласково гладит по волосам рыдающую жену. Они сидят у тела своего сына и совсем не обращают внимания на шум и крики снаружи.

Из-за холма показались всадники. Капеллан все-таки отстал – судя по всему, именно ему, как служителю церкви, предстояло сражаться с силами Тьмы, если таковые действительно себя проявят. Подобная перспектива толстого священника вовсе не привлекала. У него были прекрасные планы на сегодня – добродушные монахи из близлежащего монастыря обещали привезти новую девочку, красивую и чистую, как тюльпан. Такие всегда ему нравились – их платьица, ленточки, испуганные круглые лица… а вместо этого свалилась проблема – колдун, будь он трижды неладен.

Всадники остановились перед домом. Крестьяне торопливо разбежались в стороны и принялись кланяться – один ниже другого. Барон мрачно смотрел вокруг, он ненавидел этот сброд, но был вынужден его защищать даже от каких-то жалких стариков. И делать это с благородством и достоинством. Тяжело вздохнув, он резко вскинул вверх руку, словно призывая к вниманию и молчанию, хотя все вокруг и так пялились на него, не решаясь произнести ни слова.

Ну вот, подумал Проклятый, сейчас начнется. Игра в заботливого правителя. Люди ждут кровавого спектакля? Что ж, будет им кровавый спектакль, только совсем не тот, что планировался.

Барон наконец опустил руку и заговорил – рычащим, раскатистым басом:

- Мне сказали, что жена Мышелова указала колдуна! Где она?!

Сухая, растрепанная женщина вышла из толпы и, подбежав суетливыми шажочками к барону, низко поклонилась.

- Мой повелитель, я уверена, что…

Пора, решил Проклятый. Настал самый подходящий момент для того, чтобы принять участие в представлении. Он метнулся с крыши вниз и оказался в бароне. Завладел его телом, отогнав прежнего хозяина в самые глубокие подвалы сознания. Это было одним из его любимых развлечений, в прежние времена он натворил немало веселого, вселяясь в самых разных людей. И каждый раз первым ощущением была беспомощность. Беспомощность души, запертой в тесных оковах быстро дряхлеющей плоти, неспособной ни на что, кроме банальных, слишком медленных и неуклюжих движений. Люди всегда удивляли Проклятого своей способностью жить в таком состоянии и быть благодарными за подобное издевательство.

Пока он осваивал оболочку барона и мысленно успокаивал лошадь, которая, единственная из всех присутствующих, почуяла перемену в хозяине, женщина продолжала говорить без умолку – и в тот момент, когда Проклятый был готов начать  ее слушать, она выпалила:

- Клянусь вам памятью своего покойного мужа, это те двое стариков наслали на нас беса, чтобы отомстить! – и замолчала, подобострастно глядя в лицо своего господина. Проклятый усмехнулся губами барона и сказал его голосом – ровно, громко и отчетливо, так, чтобы все собравшиеся услышали:

- Твой муж сейчас горит в аду. И я надеюсь, это прекратится нескоро.

И он нагнулся к женщине, скалясь в улыбке – и позволил на мгновение проступить своему истинному лицу. Вдова охнула, ноги у нее подкосились. Повалившись в грязь, она словно раненый зверь принялась отползать от возвышающегося над ней барона, бормоча трясущимися губами:

- Это он, он убил его! Он убил Гарри!

В толпе услышали. Кто-то присвистнул, люди подались в стороны. Проклятый спрыгнул с лошади, и бедное животное тут же потрусило прочь. Но до лошади никому не было дела. Проклятый медленно подошел к скорчившейся на земле женщине. Она лежала, обхватив руками голову, и уже не пыталась ползти. Жизни больше не осталось в этом теле – только холодный ужас.

- Это утро ничему не научило тебя. Очень жаль, я ведь оказал тебе доверие, но ты его не оправдала. Никогда не знаешь, где на самом деле сильнейший, так ведь? – прошептал Проклятый, а потом с силой наступил тяжелым сапогом ей на шею. Внизу мокро хрустнуло, и вдова отправилась на бесконечное свидание со своим ненаглядным муженьком.

Повисла тяжелая тишина. Ни крестьяне, ни солдаты не понимали, что происходит. На заплывшей жиром физиономии капеллана висела кривая усмешка. Ему нравилось.

Проклятый обвел их всех взглядом и сказал:

- Она была права. Это я убил ее мужа. Просто потому, что мне так захотелось. А вы, никчемное дурачье, побежали топорами безобидного старика рубить. Всех перевешаю! Колдун – это я! Слышите, я! И прямо сейчас я собираюсь убить еще кое-кого… - он на мгновение замолчал, а потом ткнул пальцем в капеллана. – Тебя, толстый развратник!

Улыбка сразу исчезла. Священник побледнел, шумно вдохнул, будто ему не хватало воздуха, и просипел:

- Меня?

- Именно тебя! Ты поехал сюда, чтобы от имени Святой Церкви сражаться с колдуном. Вот он, колдун, перед тобой! Давай, сражайся!

- Но, господин барон, я нне…

- Ты, наверное, хочешь сказать, что не можешь бороться со мной, потому что из-за своей небольшой тайной слабости утратил кое-что важное?

- Господин барон, прошу…

- Твой живот пугает меня! Ты их ешь?! Ты их ешь, мразь?!

- Нет, Боже мой…

- Заткнись! Покажи-ка нам твой жир! А мы посмотрим, сколько жира может уместиться в одном человеке!

Как только прозвучали эти слова, лошадь под священником испуганно заржала и, встав на дыбы, рванулась в сторону. Капеллан не удержался в седле и огромным мешком рухнул на дорогу. Тяжело кряхтя, он принялся было подниматься, но вдруг застонал и повалился обратно. По его телу пробежали судороги, оно затряслось, словно гигантский студень. Раздался пронзительный визг, потом священника стошнило. Он откашлялся, но тут что-то розовое, сочащееся кровью, полезло у него изо рта. Он уже не мог кричать, а только елозил ногами и руками по земле, выдирая целые куски дерна, и изрыгал наружу самого себя. Благочестивого капеллана выворачивало наизнанку.

Крестьяне с воплями разбегались, бросая топоры и вилы, топча друг друга – подальше, подальше от кошмара, который корчился рядом на мокрой траве. Солдаты успевшие насмотреться на пытки и трупы, не двинулись с места.

Это был долгий и мучительный процесс, но священник умер, только лишь когда все его заросшие белесым жиром внутренности оказались снаружи. Перед смертью ему даже удалось понять, что ждет его с той стороны. Преисподняя оказалась проста – черная сырая яма, в которой его дожидались так любимые им девочки – все до одной. С ленточками, грязными коленками и очень острыми зубами…

Когда агония прекратилась, Проклятый перевел взгляд с той кучи потрохов, в которую превратился капеллан, на застывших в стороне солдат.

- Что стоите?! – рявкнул он. – А ну прочь отсюда!

Солдаты пришпорили лошадей и поскакали прочь – одни перепуганные животные верхом на других. Проклятый хотел было сжечь их, но в последний момент почему-то передумал. Когда всадники скрылись за поворотом, он повернулся и зашагал ногами барона к полю, туда, где сгибалась опустевшая виселица. По дороге ему вдруг захотелось пообщаться со своим пленником, и он заглянул вглубь сознания, на самом дне которого бесновался барон.

- Ну как тебе представление? – весело спросил Проклятый.

- Я тебя ненавижу! – ответил барон с яростью. – Будь ты проклят!

Проклятый пожал плечами и рассмеялся. Больше они не говорили.

Петля на виселице была растянута стариком, чтобы вытащить сына. Веревка высохла, задубела, и узел теперь вряд ли затянулся бы сам по себе. Так что Проклятому пришлось снова немного подправить положение вещей.

Совсем скоро благородный барон вновь стал хозяином своего тела, своих рук, ног и дорогого кожаного доспеха. Но не надолго.

Глядя, как он хрипит и корчится в петле, Проклятый вспомнил Гарри Мышелова. До чего люди похожи друг на друга, до чего отчаянно цепляются за жизнь, даже если сами понимают, что она бессмысленна и вредна.

Барон наконец затих. Вскоре прилетят вороны, и к вечеру от выразительного лица этого статного красавца уже ничего не останется. Зря берег, выходит…

Проклятый пошел прочь, прихрамывая на левую ногу. Ему показалось, покойник что-то пробормотал вслед, но из-за шелеста своих шагов он ничего не услышал, а оборачиваться не стал. Никогда не обращайте внимания на то, что говорят вам мертвецы на прощанье – лучше этого не знать. Полуденное солнце оказалось неожиданно теплым, и идти под ним было приятно. Ветер ласково шептал что-то пожухлой траве, вдали нежился в последних теплых лучах обнаженный и опустевший лес.

Проклятый вдруг подумал, что вечность – не такая уж и заманчивая вещь. Ничего особенного в ней нет. Так, всего лишь бесконечность, ни верха, ни низа, ни входа, ни выхода… как ценить то, что никогда не закончится?

Он принялся насвистывать песенку, слов которой не знал – и ему вдруг представился горячий юг, синяя душная ночь, наполненная бесчисленными звездами и острыми башенками минаретов. Лилась простая, густая и сладкая как мед, мелодия, и сквозь дым кальяна можно было рассмотреть танцующих красавиц…